Стоящее на извилистом побережье Кельтского моря, на большом расстоянии от человеческого жилья, это поразительное сооружение окружали вересковые пустоши, а за ближайшим холмом скрывалась маленькая песчаная бухточка.
Окса не была здесь два года, целую вечность! Собственность Леомидо показалась ей еще красивей, чем она помнила, с прудом, холмами и ветерком, колышущим высокие травы.
— Обалденное место! Вы, правда, тут живете? — поинтересовался Гюс.
Восхищенный мальчик не мог оторвать глаз от каменных стен, увешанных картинами современных художников, и огромной люстры с черными подвесками под высоченным потолком.
— Да, Гюс, я правда тут живу. С тех пор, как двенадцать лет назад умерла моя жена. Это место меня успокаивает, здесь я чувствую себя свободным и умиротворенным.
— А вам тут не очень одиноко? — продолжил мальчик, глядя на Леомидо с некоторым восхищением. — Дом же гигантский!
— Десять комнат, плюс этот зал, некогда бывший клиросом… Но нет, я тут не чувствую себя одиноким, знаешь ли, — ответил Леомидо.
— Ну, во всяком случае, это очень любезно с твоей стороны заняться моим обучением, Леомидо, — сказала Окса. — Огромное тебе спасибо.
— Ой, да брось ты, детка! — потрепал ее под подбородком Леомидо. — Надеюсь, что я не слишком заржавел, давненько я никого не учил… Очень давно. Еще с Эдефии, откровенно говоря.
В этих словах все почувствовали глубокую ностальгию и сожаление. На некоторое время в большом зале воцарилась тишина. Окса с Гюсом не скрывали нетерпеливого желания узнать больше, и Леомидо быстро это понял.
— Как вам известно, — взволнованным голосом начал он, — Драгомиру, Абакума и меня выкинуло из Эдефии в октябре 1952 года, и мы оказались в Сибири. И мгновенно осознали, что различия между Во-Вне и Внутри куда больше, чем мы могли себе вообразить или увидеть благодаря снолётам Малораны.
Первые месяцы потрясение было колоссальным. Для меня Сибирь оказалась слишком уж суровым местом со всех точек зрения. Я видел, как моя маленькая сестричка Драгомира молча страдает, прилагая отчаянные усилия, чтобы пережить шок от нашего бегства, а Абакум всю свою энергию тратит на то, чтобы помочь нам приспособиться к новым жизненным условиям. Я же, со своей стороны, ничего не делал. Я хотел стать опорой для моей сестры, как просила меня наша мама. Но я не справился со своей задачей…
— Прекрати, Леомидо, — нахмурившись, перебила его Драгомира. — Не смей себя винить, да еще через столько лет! Посмотри на меня, я весьма неплохо себя чувствую!
— Да, ты добилась отличных результатов. Но вовсе не благодаря мне… — серьезно возразил ее брат.
— Ну же… — вмешалась Окса. — Это все же ведь благодаря тебе бабушка с Абакумом смогли уехать из России!
— Совершенно верно, лапушка! — воскликнула Драгомира. — Спасибо, что напомнила этому упрямцу, который вечно не желает признавать свои заслуги. Но продолжай, пожалуйста, Леомидо.
— Через восемь месяцев после Великого Хаоса, летом 1953, я пересек Европу, поселился в Англии и очень быстро с грустью вынужден был признать, что некоторые воспоминания о родной стране стираются из моей памяти. В моих воспоминаниях лицо моей матери, Малораны, становилось все менее четким, и это меня пугало и причиняло боль.
Я без труда адаптировался в Англии и через несколько месяцев после того, как обосновался в Лондоне, был принят в известный оркестр и женился на моей любимой Лайзе. Моя профессиональная карьера пошла вверх, а воспоминания об Эдефии все больше и больше стирались из моих мыслей и памяти. Но не из сердца…
Все это было очень сложно, меня мучила ностальгия, я очень скучал по Драгомире и Абакуму. В 1955 году, после рождения Кэмерона, моего первенца, я окончательно осознал необходимость передачи наследия, потому что, пусть я и не рассматривал возможность обнародования своего происхождения — к этому я совсем не был готов, мне казалось очень важным оставить свидетельства того, что мы существуем. Мне потребовалось еще несколько лет, чтобы я смог все рассказать. Сперва жене, а потом детям. И смею вас заверить, это было совсем не просто. Когда я, наконец, воссоединился с моими дорогими Драгомирой и Абакумом, я вспомнил свое прошлое и сейчас готов научить тебя всему, что умею, внучка.
— Спасибо, Леомидо, — пробормотала Окса, тронутая рассказом двоюродного деда, и озабоченная вопросом, прошел ли ее отец такое же обучение. Судя по всему, нет… Ведь Леомидо сказал, что никого не учил еще с Эдефии. Она уже хотела спросить двоюродного деда, почему, но тут ее внимание привлекла уже знакомая фигурка.
— У тебя есть Фолдинготы?
— Ну да, пара и их малыш. Сейчас они заняты на кухне, готовят нам пир…
— О! — воскликнул Гюс. — Наконец-то я увижу, что это за знаменитые Фолдинготы!
— Надеюсь, они такие же хорошие повара, как и бабулины, — добавила его подружка.
— Да! Сама увидишь! Они отличные повара! Но, кстати об одиночестве, о котором ты давеча меня спрашивал, Гюс. Так вот знай, я не чувствую себя одиноким, потому что я не одинок! Конечно, этот дом стоит на отшибе, но так оно лучше и для меня, и, главным образом, для всех моих существ. Здесь они могут жить, не таясь и не беспокоясь, что их увидят.
— Существ? Каких существ, Леомидо? — хором воскликнули Окса и Гюс.
— Идите за мной…
35. Густонаселенный огород
— Надеюсь, ты привезла с собой свою Минимерку, Драгомира? — поинтересовался Леомидо.
— Естественно! И должна тебе сказать, там в ней большой шурум-бурум! — ответила его сестра, похлопав по большой сумке, которую по-прежнему прижимала к себе.
Все четверо покинули великолепный зал и двинулись по коридору, по одну сторону которого располагались витражи, а по другую — массивные металлические двери. В конце коридора располагалось помещение без окон, наполненное коробками самых разных размеров, которые были обиты изнутри мягкими материалами. Следующая комната была завалена садовыми принадлежностями и банками с зерном, в конце нее виднелся небольшой заборчик из плоских камней, обрамлявший маленький сад.
— Да куда они подевались? — воскликнул Леомидо. — А, наверное, на огороде!
Он открыл дверь, и перед глазами юных гостей предстало совершенно неожиданное зрелище: тут собрались самые разные и совершенно поразительные существа. Живые! И говорящие! Причем, очень живые, и очень говорящие! Некоторые из них занимались садовыми работами, другие протирали листочки растений, одновременно с ними беседуя, третьи попросту грелись на солнышке, растянувшись на гигантских круглых тыквах.
— Подходите, подходите! — позвал Леомидо. — Мои существа, представляю вам девочку, о которой вам рассказывал. Окса, моя внучатая племянница. А это ее друг Гюс.
Существа прервали свои занятия и столпились вокруг Оксы и Гюса. Друзья, совершенно ошалев, буквально приросли к месту.
— Добрый день, Юная Лучезарная! Добрый день, юный друг Юной Лучезарной! Добрый день, Старая Лучезарная!
— О-о, вот это совсем не вежливо… — возмутился Леомидо. — Ты уж прости их, Драгомира! Мне очень жаль.
Драгомира, ничуть не расстроенная, рассмеялась от души.
— Не переживай, мои тоже теперь меня только так и величают!
— Окса, Гюс, познакомьтесь с моими маленькими компаньонами. Геториги! Подойдите ближе, пожалуйста!
Два созданьица высотой сантиметров в тридцать вышли вперед и поздоровались, наклонив большие головы. Иными словами, наклонились практически всем телом, ибо оно состояло фактически из одной головы, представлявшей собой нечто вроде большой коричневой картофелины, из которой торчали свисающие до земли длинные руки и поразительно длинные ступни. Все это было покрыто внушительной копной взъерошенных волос.
— Сразу предупреждаю — Геториги большие юмористы, — заявил Леомидо, — и обожают подшучивать над некоторыми своими приятелями. Вроде Простофили, например.
— Эй! Простофиля! Пожар, горим! У тебя гребешок горит! — заверещал один из Геторигов, а второй в это время изображал пожарную сирену.
— А? Что? Ну что еще? Огонь вопит? — встревожился объект шутки.
Остальные существа прыснули, приглушенно хихикая.
— Нет, Простофиля, не волнуйся, — успокоил его Леомидо, взяв тварюшку за руку.
Окса с Гюсом наклонились, чтобы получше рассмотреть знаменитого Простофилю.
Чуть повыше Геторигов, он казался ужасно неуклюжим. Тельце у него было обрюзгшее и желтоватое, а по всей спине, до самой головы тянулся гребень. Голова же Простофили походила на голову моржа. И вид у него был совершено беззащитный, как в прямом, так и в переносном смысле. Существо безразлично взирало на Оксу и Гюса огромными добрыми глазами.
— У Простофили мозги… как бы это выразиться… немножко слабые, — пояснил Леомидо.
