состоявшей на вооружении у армии Евросоюза, у местных коммерсантов, у мародеров и у элиты племен. Мальчишка-араб достал большой бинокль.
Выстрел. Очередь по верблюдам. Крик мальчика с биноклем. Еще выстрел. Еще очередь.
— В пустыню! — крикнул Студент, выскочил на дорогу и схватил велик.
— Дурак? — ответил кто-то из поляков.
— Им не до нас!
— Лежать! — скомандовал Колоб.
Студент вернулся обратно. Наблюдатель с биноклем после очередного выстрела издал радостный возглас. Араб-снайпер что-то скомандовал своим с простыми винтовками, и те прицелились. Выстрел снайпера и сразу залп еще четверых. Очередь с вышки, еще выстрел и еще залп. Длинная-длинная очередь и фонтанчики песка, ниточкой уходящие в пустыню.
Снайпер взял у мальчика бинокль, посмотрел на вышку и отдал команду. Берберы встали. Беглецы тоже.
— Аллах акбар! — крикнул Колоб, выходя первым в сторону берберов и поднимая руки.
Стволы едва направились на полосатых и сразу опустились.
— Ицхак, подойди, будешь переводить. Не дай Бог, по-французски не секут.
— Ты мусульманин? — удивился Тим.
— Я на четверть татарин, — ответил Колоб, — Попробуем побазарить.
12. Глава. Морошка любит ножки
Если для Эйрстрип Ван низкотехнологичный самолет это фанерный, то для Евросоюза — брезентовый. С крыльями, обтянутыми материей, как сто лет назад. Степанов выписал себе ведомственный АН-2 и полетел с океанским шпионом сразу на деревню к маме, без лишних пересадок. Из иллюминаторов всю дорогу был виден только лес, от горизонта до горизонта.
На сельском аэродроме их встретил военный внедорожник с брезентовым верхом и повез уже через более населенную местность. По пути англичанин разглядывал в окно машины северную архитектуру. При неограниченном количестве леса вокруг русские делали из дерева все, что можно сделать из дерева. Дома и хозяйственные постройки — из сложенных друг на друга стволов. Заборы, мосты и даже тротуары из досок.
Дома производили особенное впечатление. По пять-шесть окон по фасаду. У половины первый этаж начинается на уровне человеческого роста. У остальных первый этаж на умеренной высоте над землей, но над ним полноразмерный второй. Крыши двухскатные, под крышей, похоже, еще одно жилое помещение. Часто окна украшались резными наличниками.
Сзади дома продолжались нежилой частью. «Поветь», как сказал Степанов. Обращенная к улице часть дома предназначалась для людей, а задняя — для домашней скотины, для дров и всего прочего, объединяя функции десятка хозяйственных построек на все случаи жизни. Если жилая часть часто ограничивалась квадратом десять на десять метров, то поветь уходила вдаль еще метров на двадцать. С повети во все стороны открывались грузовые двустворчатые ворота, у некоторых даже зачем-то на уровне второго этажа. Такая архитектура давала возможность заниматься хозяйственными делами, не выходя зимой из-под крыши, не надевая шубу и не раскапывая дорожки в снегу.
Во всех дворах на расстоянии от основного огромного дома стояли маленькие домики. Бани, где люди раз в неделю мылись. Для Англии обычай ставить отдельный домик для мытья выглядел слишком расточительным, но здесь почему бы и нет, если земли полно, строевого леса полно и дров тоже полно.
В доме Степановых Николай провел гостю экскурсию. Жилая часть делилась крестом из стен на четыре комнаты, причем в середине креста стояла огромная кирпичная печь. В каждую комнату выходил какой-нибудь бок печки, а со стороны «кухни-столовой-гостиной» оставалась ведущая вверх труба и весь интерфейс управления с чугунными или стальными дверцами. Дверь для дров, дверь для духового шкафа и дверь для вентиляции, «вьюшка».
Вход в дом традиционно делался не с фасада, а сбоку. Сени получались между жилой частью и поветью. На повети первый этаж занимали стойла для коров и загоны для свиней. Корову днем отправили пастись в стадо, а в загоне весело похрюкивала большая грязно-розовая свинья.
На втором этаже повети хозяева устроили склад разных полезных вещей. У больших ворот лежала даже деревянная лодка, а рядом с ней два длинных бруса с роликами.
— Это для лодок ворота? — удивился Уинстон. Он понимал, что зимой река замерзнет, и лодки во льду оставлять нельзя. Да и под снегом не стоит, лучше их на зиму убирать под крышу.
— Для сена, — ответил Степанов и показал наверх, где на жердях под крышей лежало прошлогоднее сено.
— Вот туалет, — Степанов открыл скромную дверь.
Туалет предсказуемо находился под крышей, но не в жилой части. Деревянный подиум и крышка, под ней дырка. Умывальник, под ним ведро. Лампа на стене, под ней выключатель.
Уинстон попытался придумать более совершенную конструкцию при отсутствии центрального водоснабжения и канализации. Не придумал. Хотя унитаз с гидрозатвором можно бы было поставить и тут, только воду в бачок пришлось бы наливать из ведра.
Покажи ему такой туалет года три назад, он бы в ужас пришел. Но после тюремной параши любой осколок цивилизации выглядит приемлемо.
— Нагулялись? — встретила их на кухне добрая babushka, мать Степанова, — Яковлевич уже прибежал, неймется ему.
Загадочная русская традиция именования. К тому возрасту, как человек заработал себе собственное доброе имя и честную репутацию, окружающие начинают называть его исключительно по имени отца.
Бодрый старик в официальном черном пиджаке представился гостю как Андрей Яковлевич. Он, как и все остальные местные, четко произносил безударную «О». Для иностранца совершенно не привычно, но в целом скорее понятно, чем непонятно. В русском проблема в том, что сложно отличить на слух безударную «О» от «А».
Если оканье воспринималось нормально, то к местным оборотам надо было привыкнуть. «Нуко» и «ужо» можно пропускать без ущерба для контекста. «От» вместо «вот» понять можно. «Поди-ж ты» это не ругательство, а удивление.
— Нуко ведь ладно давай ужо. Пойдем завтра с утра по медведя, — не затягивая церемонии, предложил Яковлевич.
— Прямо завтра? — спросил Степанов.
— От с самого утра я за вами зайду и пойдем. Медведь он не баба, ждать не будет. Я Изосимычу сказал, что гости будут, по медведя пойдут. Чтобы он с сыновьями не торопился, а то собирался давеча. Медведь этот злой, нехороший. На той неделе собаку задрал, может и до коров добраться. Изосимыч, вишь, его выследил, хотел с сыновьями сам пойти. Да я его уговорил, раз у тебя гость, то пусть ужо поохотится. У нас, беда такая, не сезон по весне на медведя, и гусь пролетел уже.
— Пойдешь на медведя? — спросил гостя Степанов.
Яковлевич сделал удивленное лицо. Как можно по медведя, да и не пойти.
— Пойду, — согласился Уинстон. Он, вообще-то, приехал посмотреть на крестьян, а не на медведей. Но отказаться получалось невежливо.
— Ружо-то есть у него? — спросил старик. Очень актуальный вопрос, есть ли ружье у человека, который только что
