Сянцзы снова вошел во двор и принялся расспрашивать соседей, которые жили подальше, однако ничего толком не выяснил. Тогда, невзирая на голод, он отправился искать Эр Цянцзы и его сыновей. Они всегда болтаются где-нибудь на улице.
У кого только Сянцзы не спрашивал, целый день ходил по стоянкам рикш, чайным и трущобам, устал до изнеможения, но так ничего и не выяснил.
Вечером, совершенно разбитый, он вернулся в прокатную контору, но мысль о Сяо Фуцзы его не покидала. После целого дня неудач он потерял всякую надежду. Бедняк умрет – никто не спохватится. Сяо Фуцзы, видно, уже нет в живых! А может быть, отец снова продал ее, на этот раз куда-нибудь далеко? Это, пожалуй, еще хуже смерти.
Табак и вино снова стали друзьями Сянцзы. Когда куришь, легче думается, а напившись, можно на время забыться.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Однажды Сянцзы брел по улице и вдруг наткнулся на деда Сяо Маэра. Старик был без коляски: он нес коромысло, на котором висели большой чайник и корзинка с лепешка ми. Одежда его совсем износилась.
Старик не забыл Сянцзы. Они разговорились… Сянцзы узнал, что маленький Сяо Маэр умер полгода назад. Старик продал коляску и теперь каждый день на стоянках рикш торгует чаем, лепешками и жареным хворостом. Он был по-прежнему добрым и приветливым, только сгорбился, и глаза стали красными, будто от слез.
Сянцзы выпил у него чашку чаю и коротко поведал о своих невзгодах.
Разве один ты мечтал свою жизнь устроить? Все мечтали! сказал старик. – А кому это удалось? Когда-то и я был крепким, здоровым малым, промыкался весь век и вот до чего дошел! Здоровье? Даже если ты железный не выдержишь. А честность? Кому она нужна? Говорят, за зло платят злом, за добро добром. Как бы не так! В молодости у меня было горячее сердце. Чужие беды принимал как свои. А что проку? Спасал и тех, кто тонул, и тех, кто вешался. А награды никакой! Придет час подохну под забором, как собака. Нет, бедняку в одиночку не устроить свою жизнь, как не взобраться на небо. Ты видел саранчу? Когда она стаей летит может пожрать весь посев, и ни. кто с ней не справится! А одну и ребенок поймает, привяжет на нитку, и конец. Верно? Я всегда был добрым к людям, а мне кто помог? Внука и то не сумел сберечь. А все потому, что один. Заболел мальчонка, денег на лекарства не было, так и помер у меня на руках. Да что вспоминать! Кому чаю? Горячего, чашечку!
Сянцзы подумал Лю Сые, госпожа Ян, сыщик Сунь все его обидчики останутся безнаказанными, какие бы проклятья он ни посылал на их головы. Никогда он не выбьется в люди, как бы ни старался. Нельзя надеяться только на собственные силы. Верно сказал старик: саранче, если она одна, и крылья не помогут.
Ему расхотелось идти к Цао. Там придется работать не за страх, а за совесть, а ради чего? Лучше так: нет еды – работай, есть – бездельничай и ни о чем не заботься. Зачем копить деньги на коляску? Все равно отнимут Так во имя чего страдать?
Вот если бы он нашел Сяо Фуцзы, лез бы из кожи вон, не для себя – для нее. Но он потерял ее, как старик – внука, для кого ему жить? Он поделился со стариком своим горем, как с близким другом.
– Кому чашечку горячего чая? – снова крикнул старик и, подумав, сказал: – Дело ясное. Эр Цянцзы отдал ее в наложницы либо продал в публичный дом. Хм! Скорее всего, она в публичном доме! Сяо Фуцзы уже была замужем, – ты сам сказал. Кто теперь ее возьмет? Каждый норовит получить свежий товар. Нет, она наверняка в публичном доме. Мне скоро шестьдесят, я много повидал на своем веку. Если молодой рикша не появляется на улице дня два, значит, он нашел постоянную работу или заболел. Если пропала бывшая наложница из бедных или жена рикши, искать ее надо в публичном доме Мы продаем свой пот и кровь, наши женщины торгуют своим телом. Я давно это знаю! Загляни-ка в дом у Сичжимэня. Может, ее там нет, а может… Кому чаю, горячего чаю?
Сянцзы поблагодарил старика и побежал к Сичжимэню
Выйдя за заставу, он сразу приуныл. По обеим сторонам дороги стояли полуживые, ободранные деревья – на них даже птицы не садились. Серые деревья, серая земля, серые дома – все замерло под серо-желтым небом, на фоне которого высились пустынные холодные горы Сишань. К. северу от железнодорожных путей, около леса, словно притаились низенькие строения.
«Наверное, это и есть публичный дом», – подумал Сянцзы. Справа – лес, слева – кочковатое болото, чахлый камыш, и ни малейших признаков жизни. Возле домишек ни души. Будто все вымерло. Неужели это публичный дом? Осмелев, Сянцзы направился к строениям. На дверях висели новые, еще не потускневшие соломенные занавески. Он слышал от бывалых людей, что летом женщины, обнаженные по пояс, сидят у дома и зазывают прохожих. Постоянные посетители еще издалека запевают песенку, давая о себе знать. Почему же сейчас так тихо? Может, зимой это заведение закрыто?
Вдруг занавеска на дверях крайней комнаты шевельнулась, показалась женщина. Сянцзы в испуге отпрянул, так она была похожа на Хуню!
– Пришел искать Сяо Фуцзы, а нашел Хуню, – буркнул он. – Поистине, встретил дьявола!
– Входи, простофиля! – позвала женщина. Слава богу, хоть голос другой, сиплый, как у старого торговца снадобьями, которого Сянцзы часто видел на Тяньцяо.
В комнате не было ничего, кроме маленького кана без циновки, под каном горел огонь. Воздух был спертый. На кане лежало старое одеяло, такое же засаленное, как кирпичи кана.
Женщине перевалило за сорок. Она сидела неумытая, с растрепанными волосами, в узких брюках и синей куртке. Сянцзы, пригнувшись, шагнул в комнату. Женщина потянулась к нему, из расстегнутой куртки вывалились большие отвислые груди.
Сянцзы присел на кан: рост мешал ему говорить стоя. Сянцзы был рад этой встрече. Он слышал, что в этом публичном доме есть женщина по прозвищу Грудастая. Наверняка это она. Сянцзы тут же, без обиняков, спросил' о Сяо Фуцзы. Вначале женщина не поняла, о ком идет речь, но, когда он описал внешность Сяо Фуцзы, вспомнила:
– Да, да, знаю. Молоденькая такая. У нее еще всегда зубки блестели. Ну да, это Лакомый Кусочек. Глаза Сянцзы загорелись гневом.
– Где ее комната?
– Ее? Так она давно умерла! Повесилась вон в том лесу!
– Что?!
– Когда Лакомый Кусочек пришла сюда, мы все ее полюбили. Но не смогла она вынести этой жизни, слишком хрупкой была. Однажды, помню, сидели мы вечерком у входа. Заявился какой-то гуляка и прошел прямо к ней в комнату. Она не любила с нами сидеть. Вначале ее даже били за это, а потом разрешили сидеть у себя – уж очень она нравилась мужчинам. Кто к ней ходил, не хотел иметь дела с другими. Так вот, смотрим, гуляка тот скоро вышел и отправился прямо в лес. Мы и внимания не обратили. В комнату к ней никто не пошел. Когда хозяйка начала собирать деньги, зашла к ней и видит: на кане лежит голый мужчина и дрыхнет. Пьян в стельку. Оказалось, Лакомый Кусочек надела на себя его одежду и убежала. Вот хитрая! Если бы не темнота, ей бы нипочем не уйти. Но она переоделась мужчиной и всех провела. Побежали в лес, а она там висит на дереве. Сняли, да поздно. Язык чуть-чуть высунулся, но лицо совсем не страшное. Даже смерть ее не испортила. На нее и на мертвую приятно было смотреть. Уже прошло сколько месяцев, а в лесу тихо – ее душа никого не пугает. Вот какая она была добрая! Значит, я и говорю…
Сянцзы не дослушал. Пошатываясь, побрел он на кладбище. Здесь среди сосняка виднелось несколько могильных холмиков. Солнечные лучи, и без того бледные, сюда вообще не проникали. Сянцзы сел на сухую траву, вокруг валялись сосновые шишки. Тишину нарушали лишь печальные крики сорок на деревьях. Сянцзы знал, что Сяо Фуцзы не здесь похоронена, но слезы потоками лились из глаз. Все кончено, земля украла у него Сяо Фуцзы! Они оба так стремились к счастью. Но Сяо Фуцзы наложила на себя руки, а ему остается лишь плакать. Ее тело завернули в рогожку и зарыли где-то на свалке. Вот и все, чего она достигла!
Вернувшись в контору, Сянцзы проспал два дня. Он не пойдет к Цао, даже не напомнит о себе! Господину Цао его не спасти!
Через два дня он вывез коляску. Сердце разрывалось от тоски. Он больше ни во что не верил, ни на что не надеялся, готов был терпеть любые оскорбления, лишь бы наесться до отвала, а потом спать. Глядя, как тощая, кожа да костя, собака сидит возле продавца бататов и дожидается, когда ей что-нибудь кинут, Сянцзы думал, что и сам он, как эта собака, ни о чем не мечтает, только брюхо набить. Нет, лучше не думать! Жить как живется – и все!
Человек стремится быть выше животного, а сам часто уподобляется дикому зверю. Именно это и случилось с Сянцзы, который жил в цивилизованном городе. Но Сянцзы не был в этом виноват. Он теперь жил не думая, словно в тумане, без всякой надежды, и сам мог бы убить человека без малейших угрызений совести. Он скатывался все ниже и ниже и очутился на самом дне человеческой ямы: обленился, пил, развратничал, играл в азартные игры, пускался на всякие хитрости. У него больше не было души, ее вырвали люди. Остался огромный, обтянутый кожей скелет, который постепенно разлагался и в любой момент мог развалиться.
