с электрикой, про которую говорилось при подписании контракта, что «все входит», а теперь выяснялось, что вовсе нет. Но тоже все сделали, в конце концов. Зато нервов тратилось на каждый шаг столько, что их не осталось вовсе. Когда я пришла принимать очередной этап работы (типа все построили), чтоб за него заплатить, смотрю – нет потолка, вместо него свисает какая-то тряпочка, а у лестницы нет перил. Начальник снова сказал, что потолок не был предусмотрен, поскольку он может быть разным – дорогим и дешевым, и перила тоже – отдельная статья. За все это требовалось заплатить как за «дополнительные работы». Смета, таким образом, и так немаленькая, сильно возросла. И срок завершения строительства, прописанный в договоре, больше не имел значения, поскольку – дополнительные же работы, а они могут растянуться на любой срок.
Наступили холода. Рабочие жили с четырьмя обогревателями. Долго ждали материалов, потом начальник не велел им делать потолок, пока я не оплачу предыдущий этап работы, а я не платила, поскольку он не был закончен, но все же точка была поставлена, в декабре. Заплатила астрономическую сумму за электричество, но это тоже было не все. Теперь предстояло заново провести газ – его отрубали для строительства. По новым нормативам (а они все время новые) так, как были проведены трубы, теперь делать не положено. И нужен новый газовый проект, согласования, разрешения, доказательства того, что газ у тебя уже был, и стоит это все еще целое состояние. А как без газа – холодно же! В феврале готовы были начать работы, но для этого надо поселиться на даче и снова включить четыре обогревателя, а потом платить деньги, которых нет.
Дядя, чей дом я попутно, раз все равно бродила по бюрократическому лабиринту, оформила – а он стоял уже почти двадцать лет без регистрации, все из-за той же неразделенности участка, очень помог мне с финансами, без него я и вовсе не знала бы, что делать. Обычно, когда я не знаю, что делать, не делаю ничего. Но вот бывают ситуации, когда и не делать ничего невозможно. Теперь надо завершать начатое. Но мне почему-то кажется, что я – и не я одна – попала в пространственно-временной континуум, где диапазон выбора – это узкий луч, по которому надо идти и идти, потому что свернуть некуда.
Башня из слонового кирпича
Начинается все всегда хорошо. Вот и дом, построенный в семидесятые для двухсот прекрасных людей, стремившихся жить вместе, обещал стать Домом. Все были когда-то многообещающими. В эту башню из слонового кирпича въехали люди творческие – артисты, режиссеры, балетмейстеры, критики, музыканты, певица – и люди, полезные в жизни. Директор профильной поликлиники – ей по-соседски звонили в дверь, держа в руках тортик, и уже не надо было никакой записи и очереди. Человек, который «решал вопросы» – кто он был такой, осталось загадкой, но он помогал в размене квартир и хлопотал, чтоб знакомых писателей хоронили по лучшему разряду, чем уготовил им Союз писателей. Артистам было проще: разряд определялся званием, и во всех случаях заступником выступал театр.
Еще поселился в Доме главный цензор – за ним было последнее слово: давать разрешение Главлита на публикацию или нет. Да и любой текст, исполнявшийся публично – юмореска или песня, – должен был быть «залитован». Получить «лит» было хождением по мукам, поэтому личное знакомство с цензором дорогого стоило. Тем более с главным. Но тут звонок в дверь с тортиком исключался, страждущие вызнавали, кто из соседей вхож к цензору, и кланялись тому в ножки, чтоб замолвил словцо. Тот, кто был вхож, рассказывал, что у цензора была большая библиотека, сплошь состоявшая из запрещенных книг: Солженицын, Набоков, Синявский, «Оккультный рейх», номера «Континента», а также не одобряемая советской властью классика в старых изданиях – цензор был библиофилом. Лучшую, как говорили, квартиру в доме взял себе застройщик, что само собой разумелось. Вдовы цензора и застройщика живы по сей день, равно как и вдова Артиста.
Артист был знаменит, но вечно недоволен. А тому, что попал в Дом, радовался так, что прыгал вокруг телефона, названивая родственникам в Ростов и знакомым по всему Советскому Союзу, – хвастался. Жена ворчала, что тратит деньги, за квартиру ведь придется платить много, пай выплачивать, и, хоть обычно он взвивался до потолка, когда ему проедали плешь, тут только подмигивал: «Еще заработаю». За право стать членами ЖСК люди сражались привычным оружием: доносы, интриги, взятки, и жена Артиста была горда, что победила. Отношение к деньгам у нее, да и у всех, было в те времена дефицита специфическое. На то, что можно «достать», наскребали, занимали, цена неважна – одноразовые траты переживались легко, а вот платить постоянно, как пришлось теперь жильцам Дома, – это как стать алиментщиком, чего разведенные отцы всячески избегали. В обычной, государственной квартире платежи были копеечными, еда и лекарства почти дармовые, а ценность – это вещи: купил – и навек твое. Слово «вещизм» пришло на смену «мещанству», теперь оно возвысилось до консюмеризма и пало до потреблядства. Жена Артиста, да и он сам, как раз такими и были – вещистами. Собственная квартира тоже была вещью. Собственность проводит границы – где кончается твое и начинается чужое, в России эти границы сто раз рисовали и стирали – не получается. Чужого всегда много, своего – мало.
Артист снимался на телевидении, играл в театре, его узнавали прохожие, а до вчерашнего дня, надо же – думал он – жил на выселках вместе с убогими. Теперь рассказывал буфетчице и гардеробщице: «У меня справа Коля сосед, а слева – Андрей». Они, как ему казалось, должны были зауважать его еще больше. Два самых знаменитых актера его поколения – и соседи. Но прилив гордости у Артиста быстро сменился черной меланхолией, которая не давала спать по ночам на новой кровати с отвратительным запахом лака. И Коля, и Андрей убегали из своих театров через черный ход, чтоб не застрять на три часа в толпе поклонниц, раздавая автографы, – они были «социальными героями», а он, Артист, считался «харáктерным». То есть должен был изображать алкоголиков и самодовольных идиотов, тех самых «убогих», и тогда публика смеялась и аплодировала.
– Но я же не клоун! – взывал он к жене, выпив уже половину «Столичной».
– Ты как Чарли Чаплин, – парировала жена, – что плохого?
– Чаплин делал свои фильмы, а я играю в чужих, и то в эпизодах, – Артист обхватил голову руками, демонстрируя отчаянье.
– Но ты же артист, а
