центре сцены с огромным портретом отца за спиной. Чан в черном френче и в темных очках с фиолетовым отливом сидел у прохода в центре второго ряда, прямо перед Кимом. Через некоторое время после открытия заседания один из выступавших начал зачитывать длинную речь, обвинявшую Чана в попытке прибрать к своим рукам всю государственную власть. Среди предъявленных Чану обвинений были и продажа горнорудных ресурсов страны Китаю по заниженным ценам, и намерение низвергнуть режим Ким Чен Ына, и, по выражению северокорейской прессы, «преступная деятельность по расколу партии, создание иллюзий о собственной личности», и стремление «оскопить монолитное лидерство партии».
Ким Чен Ын подвергаться оскоплению не собирался.
Политбюро обвинило Чана, известного бабника, в «распущенном и развратном образе жизни», включая «предосудительные отношения с несколькими женщинами» и привычку есть и пить в «роскошных ресторанах». Далее шли обвинения в пристрастии к наркотикам и азартным играм. Чана лишили всех титулов и исключили из партии. Для пущей драматичности два солдата в униформе выдернули его из кресла и вывели прочь.
Похоже, что весь этот спектакль был инсценировкой. Чана арестовали и бросили в спецтюрьму за несколько месяцев до этого заседания, а позже схватили и казнили двух его ближайших соратников. Спустя две недели после их казни осунувшегося Чана забрали из камеры и посадили в переднем ряду на заседании Политбюро, чтобы люди Ким Чен Ына смогли арестовать его снова – на сей раз публично, на глазах всех его сотоварищей[108].
Кадры видеосъемки, на которых Чан униженно покидает заседание под конвоем, транслировали по Корейскому центральному телевидению: впервые с 1970-х гг. Северная Корея показала в эфире арест высокопоставленного чиновника. На следующий день всю первую полосу газеты «Нодон синмун» – официального рупора ТПК – занимала история преступления и наказания товарища Чана. А Государственное телеграфное агентство опубликовало бесконечной длины обвинительную речь. Для самого скрытного из режимов, который так долго предпочитал избавляться от проштрафившихся кадров за плотно запертыми дверями, это был случай небывалой гласности.
Для вящей наглядности урока Ким приказал казнить дядю через четыре дня. Особый военный трибунал постановил, что Чан планировал заговор с целью свержения Вождя, и объявил его «величайшим предателем всех времен». В приговоре, зачитанном на суде (или на том фарсе, который северокорейский режим называет судом), преступления Чана описывались как предательство лично Ким Чен Ына. Чан питал «грязные политические амбиции». Он был «негодным отбросом человечества». Он был «антипартийным, контрреволюционным, корыстным элементом, презренным политическим карьеристом и мошенником». Он был «хуже собаки»[109].
Государственные пропагандисты проклинали Чана, не жалея сил и доходя до почти шекспировского накала. «Трижды прокляты предательства, совершенные им», – писали газеты.
Доказательством предательства трибунал счел и то, что Чан недостаточно активно хлопал, когда Ким Чен Ын был «избран» на новый пост в Государственном комитете обороны. Как заявил трибунал, когда все прочие приветствовали нового главу с таким энтузиазмом, что «стены зала заседаний дрожали», Чан сохранял высокомерный и надменный вид. Он не сразу встал, а когда встал, его радость не выглядела искренней.
Северокорейские журналисты гневно писали о Чане: «Он спал с нами в одной постели, но видел другие сны». В своих снах он видел реформированную экономику, во главе которой встал бы он сам, а не Ким Чен Ын. Да, Чан был частью режима, но он хотел повернуть его на новый путь.
Некоторые аналитики рассматривали казнь Чана как свидетельство слабости Ким Чен Ына, его страха перед слишком деятельным дядей. Они заключали, что в правящей клике нет единства и что молодому вождю не удалось сплотить вокруг себя старую гвардию. На деле же это была демонстрация силы. Ким Чен Ын контролировал все и вся – настолько, что смог избавиться от дяди и его сторонников, просто отдав приказ. Он намеренно сделал из этого яркое шоу собственной беспощадности, послав ясный сигнал остальной властной верхушке на случай, если у кого-то там заведутся собственные идеи или проснется желание сколотить свою клику.
На тот момент Ким Чен Ын правил страной почти два года, и он словно по учебнику вычислил, кто ему верен, а от кого стоит избавиться. На вторую годовщину своего правления он решил всех поразить. Дядю Чана ликвидировали. Его жена Ким Гён Хи с тех пор не появлялась на публике. О ней ходили разные слухи: то ли Ким Чен Ын посадил тетю под домашний арест, то ли она больна, то ли спилась, то ли умерла.
Казнь Чан Сон Тхэка стала исключительным событием даже по северокорейским стандартам не в последнюю очередь потому, что сам режим продемонстрировал небывалую прозрачность своих движений.
Северокорейский эксперимент с широкой оглаской казни Чана произвел не совсем тот эффект, на который рассчитывали власти. В мире уже привыкли ждать от безнравственного северокорейского режима самых диких поступков, и эта, вероятно, правдивая история тоже обросла преувеличениями. КНДР намеревалась продемонстрировать миру сплоченность и мощь своего режима, а на деле дала мировым медиа отличный повод посплетничать о том, какие еще мерзости могут твориться в вождистском зазеркалье. И воображение газетчиков разыгралось не на шутку.
Самый нелепый слух: Ким Чен Ын лично наблюдал за тем, как голого Чана рвала свора голодных маньчжурских собак. Впервые этот сюжет появился на страницах одного из китайскоязычных сатирических сайтов, а потом его почти слово в слово перепечатал гонконгский таблоид «Вен Вей По», известный своими красочными историями и отсутствием заботы об их достоверности. Эту статью нашла и перепечатала относительно серьезная англоязычная сингапурская газета The Straits Times. При этом в комментарии журналист отметил, что, если в Гонконге, то есть на территории КНР, такое печатают, значит, Пекин крайне недоволен решением Кима избавиться от человека, служившего посредником между двумя государствами. Журналисту, кажется, не пришло в голову, что таблоид мог не затрудняться проверкой информации.
В массмедиа – в первую очередь желтых, но не только – давно налицо тенденция публиковать о Северной Корее все, что найдется. Отчасти это объясняется налетом сюрреализма, свойственного северокорейскому режиму (вспомним фотографию Ким Чен Ына, улыбающегося над бочкой с солидолом), а отчасти готовность публики верить любой информации об этой одновременно карикатурной и кровожадной системе.
Байка о голодных псах стала распространяться. Ее повторяли все более авторитетные информагентства, хотя и с оговорками, что сведения не проверены. Правде, что Чана, скорее всего, просто поставили к стенке, было трудно тягаться с этим слухом. Правда не остановит увлекательную байку, как и свору злобных гончих. А пресс-служба Ким Чен Ына явно не собиралась требовать от иностранных газетчиков опровержений.
И тем не менее внезапная и демонстративная казнь Чан Сон Тхэка, пусть и не столь жуткая, как расписал гонконгский таблоид, заставила вздрогнуть как тех, кто отвечал за
