Ой, ха, стук, бум, ё, ах, уйё, ш-ш-ш… Стою на коленях, лбом — в доски крыльца, руки резко вывернуты за спину. И слышу взволнованный, чуть надтреснутый голос Акима:
— Княже! Не вели казнить! Это сын мой, Ванятка! Он — не вор, не злодей, не душегуб!
Как хорошо дед про меня думает! Это я-то не «душегуб»?
А что это было? Я же просто шагнул к крыльцу. Но какой-то дурак пытался воспрепятствовать и подставил ножку. Я вылетел на крыльцо головой вперёд и мне навстречу, в грудь, князь ткнул своим посохом. Может, чисто инстинктивно пытался остановить моё падение. Хотя… такой резной дурой чёрного дерева — грудную клетку можно насквозь пробить.
Я, вот тут точно — чисто инстинктивно, без всяких боевых искусств — врубил по княжьему посоху своим дрючком. Князь блока не ожидал, посох выпал и упал. И — бумкнул. А из толпы выскочили «два молодца, одинаковых с торца», сшибли меня на колени и воткнули лбом в пол.
Финита? — Ага, индейская изба вам в гости, православные: у одного из молодцев у шеи — перо Сухановской рогатины, у другого — рожно Ноготковой секиры. Спиной к ним стоят Ивашко и Чарджи, клинки обнажены, а «ш-ш-щ» — это топоры Чимахая.
— Сын, говоришь? А с чего это у твоего Ванятки людей — всё железо наголо?
Аким… призадумался. Вопрос-то… наглядный. А ежели сынок — вор и противу светлого князя злоумышленник, то голову срубить надлежит и папашке. По «Изборнику»: не ослабевай бия младенца, а то будут тебе многие обиды и наказания.
Молчать — нельзя. У «Бешеного китайца» плаха — как проходной двор. Оправдываться — нельзя. «Извиняться» — говорить «из вины», признать себя в чём-то виноватым…
Прямой наезд… На Андрея Боголюбского?! Блин! У меня столько глупости не наберётся! Остаётся одно — меняем тему.
— Да разве ж это всё?! Да у меня у одного — ещё девять клинков! Ты вели своим отпустить — покажу. (Это я пытаюсь выпендриваться и кочевряжиться из положения «замели волки позорные»).
Андрей рукой своим махнул — отпустили. Но не отходят: а куда ты отойдёшь, если точёное железо за ушком щекочет? — Почему за ушком? Так фиг их знает — может, у них под одеждой доспехи. А так — без вариантов.
Тогда уж и я своим махнул. Подобрал княжеский посох — тяжёлая зараза! С остриём и богатым навершием. Вот навершием и подаю вежливенько владельцу.
А он взял, и мне сразу этим дубьём полу безрукавки оттопырил:
— Это что?
Глазастый, однако. Хоть и князь, и годами… ему уже полтинник. Принимаю пристойный вид, запахиваюсь, типа — делаю глубокий поясной поклон, рукой от плеча до полу.
— Ой же ты да пресветлый князь да Андрей Юрьевич, ой же довелася мне радость несказанная — да на тебя глянути…
— Дурень блаженный? Покажь — что там у тебя.
— Так… Это две обоймы по четыре ножа.
— Хм… Дай сюда.
— Дорогому гостю — всё что не попросит. А ты мне — меч Бориса подержать дашь?
Чтой-то я хамить сильно начал. Видать, с большого перепугу. Меч этот… тут дело такое… несколько щекотливое.
Андрей Юрьевич Боголюбский, «первый великоросс», причисленный к лику святых Русской православной церковью в чине благоверного, строитель множества храмов и прочая и прочая… — самый знаменитый на «Святой Руси» церковный вор.
После вокняжения отца своего Юрия Долгорукого в Киеве, Андрей был поставлен князем в Вышгороде. Там — едва ли не самые почитаемые святыни — мощи святых заступников Бориса и Глеба. Там, основанный ещё древней княгиней Ольгой, «зарёй перед рассветом» — первый женский монастырь на Руси. Там — одна из двух самых древних и почитаемых икон Богородицы.
Икону Андрей украл. С отягчающими обстоятельствами. Вот как это описано у Костомарова:
«Была в Вышгороде в женском монастыре икона Св. Богородицы, привезённая из Цареграда, писанная, как гласит предание, Св. евангелистом Лукою. Рассказывали о ней чудеса, говорили, между прочим, что, будучи поставлена у стены, она ночью сама отходила от стены и становилась посреди церкви, показывая как будто вид, что желает уйти в другое место. Взять её явно было невозможно, потому что жители не позволили бы этого. Андрей задумал похитить её, перенести в суздальскую землю, даровать таким образом этой земле святыню, уважаемую на Руси, и тем показать, что над этою землёю почиет особое благословение Божие. Подговоривши священника женского монастыря Николая и диякона Нестора, Андрей ночью унёс чудотворную икону из монастыря и вместе с княгинею и соумышленниками тотчас после того убежал в суздальскую землю».
Вот так, с краденного «благословения Божьего» и началась история России.
По дороге в Ростов, ночью во сне князю явилась Богородица и велела оставить икону во Владимире. Андрей так и поступил, а на месте видения основал село Боголюбово, которое со временем стал его основным местопребыванием.
От этого села, точнее — от построенного там княжеского замка — и прозвище «Боголюбский».
Пытаясь «прикормить» икону, Андрей заказал огромный золотой оклад в 14 килограммов весом («вбил в доску крашенную 40 фунтов золота»). Хотя, конечно, глупость: зачем Пречистой Деве — золото мирское?
Язычество прёт из русского православия как пар из кипящего чайника. «Первый великоросс», православный святой, уподобляется самоеду, который мажет тюленьим жиром своего божка, сделанного из куска дерева, надеясь добиться его благосклонности и удачно забить моржа.
Так и святорусский князь выкладывает доску золотом, ожидая от неё (от доски) «Божьего благословения».
Икона эта и поныне почитаема в России под названием Владимирской.
Андрей с подельниками спёр и другую святыню: меч святого Бориса. И непрерывно носил его до самой своей смерти.
Собственно, и убийство-то его удалось лишь потому, что заговорщики сумели утащить эту железяку. Бояре, «соль земли русской», спёрли меч Святого Бориса из опочивальни Святого Андрея.
Уже после смерти князя Андрея меч святого Бориса будет причиной раздоров и войн между Владимиром и Рязанью. И исчезнет в битве с татаро-монголами на Сити, так и не помогши своему очередному владельцу.
Странно мне: хвастать, демонстрировать ворованное… как-то неприлично. Нормально: украл и в Лондон.
Но у русских князей логика другая: раз вещь святого при мне живёт, значит и благословение его — на мне. Напрашивается логический вывод: хочешь божьего благоволения — воруй в церквях. Чем больше крадено освящённого — тем святость вора выше.
Я-то думал — нахамил, а оказывается — польстил. Андрей с видимым удовольствием вытащил из ножен и поднял клинок.
Нормальная железка. Прямой, обоюдоострый клинок, почти без сужения по длине. Только остриё сведено треугольником. Слабовыраженный дол, примитивная гарда в виде простой поперечины, выступающей на палец с обоих сторон клинка. Довольно простое навершие — не шариком или диском, а миндалём. Рукоятка под одну ладонь, замотанная ремнём…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
