Козак и сам не был дураком. Отчего бы тогда генерал Колея стал с ним возиться! После долгих разговоров с тем же генералом, а потом и с Аллой Лисовской, которая везла из Москвы неискаженный взгляд на проблемы его шефа, Козак со всей очевидностью теперь видел, как в шутку, в виде тоста говорят иногда некоторые умные военные: «всю безысходность порученного им дела»…
– Николай, не лезь не в свое дело, – морщась, словно от боли в животе, отрезал Янушевич, когда Козак было попытался завести с шефом разговор на тему перспектив скорых выборов. – Твое дело – обеспечивать безопасность, вот и занимайся этим, а насчет политики, на меня такие умы работают, куда тебе! Так что не лезь, куда не надо. Я выиграю, сто процентов. Вон на давешних теледебатах Ищенку на обе лопатки положил. Каждый должен своим делом заниматься, – назидательно поучал Янушевич, – Ринат денег дает, Анна пиаром руководит, Левинец с Клюквиным и Прудником координируют, а ты за безопасность отвечаешь, понял? Что ты скажешь, если Ринат Ахматов или Анна Герман полезут в твои дела? – Янушевич с хитрецой поглядел на Николая. – Тебе не понравится, потому как ты скажешь, в каждом деле специалист нужен и дилетанту в серьезные вопросы, где есть специфика, лезть не след… И правильно скажешь! Так чего же ты, Мыкола, лезешь в политику? Твое дело – топтунами из наружки руководить да прослушку глушить, чтобы я и мои люди спокойно работали, понял?
Янушевич с назидательным видом покрутил пуговицу на пиджаке Николая. И этот жест вместе с обидным ударением на букве «я» в слове «понял» больно резанули по самолюбию Козака.
– Понял, ваше превосходительство, – с явным вызовом ответил Козак и, отходя от шефа, внутренне послал его ко всем чертям.
– Че Коля Козак такой расстроенный? – участливо поинтересовался Клюквин. – Я с ним в приемной столкнулся, он со мной даже не поздоровкался.
– Лезет не в свои дела, – отмахнулся Янушевич, – после того как выборы пройдут, я его поменяю.
– Ну, когда ты президентом станешь, – картинно разведя руками и выразительно округлив глаза, сказал Клюквин, – тебе иного масштаба особисты потребуются, мы тебе таких привлечем.
– Не хочу сглазить, – сплюнув через плечо, ответил Янушевич, – но после вчерашних теледебатов у меня сомнений почти нет.
– Я смотрел, Витя, – улыбнулся Клюквин, – а сегодня в газетах про это все журналюги пишут, что ты своего оппонента переиграл, особенно по экономике.
– Да я и не сомневаюсь, – кивнул Янушевич, жестом показывая, что этот вопрос его более не волнует, – надо бы уже обсудить, как будем работать первую президентскую стодневку.
– Да, Витя, я затем до тебя и приехал, – меняя тон с добродушного на деловой, включился Клюквин, – надо несколько кадровых вопросов решить, у меня есть хорошие людишки на примете.
– Давай, – Янушевич устроился в кресле и выразил готовность слушать, – излагай, нам теперь много работы предстоит, не меньше, чем до выборов.
* * *
Шампунь «Эльс» – вiдхiд, захист, вiдновлення, гарантiя ще бiльш сяючого кольору ваших волось![45]
– Лидеры движения «Пора» заявили, что не допустят фальсификаций со стороны власти, – сообщает агентство «Новый регион».
Как только Евгений Васильевич вернулся в Киев из Симферополя, где в реанимации под капельницами, все еще не приходя в сознание, лежала Галка Маховецкая, к нему в офис примчался сын Вася. Примчался не денег просить, а лучше бы он приехал денег просить! Но привело Васю его личное горе, причину которому теперь сын искал и нашел в отце.
– Это все ты во всем виноват, ты! – кричал Вася. Плакал и кричал. Кричал и плакал.
Евгений Васильевич никогда не видел сына таким. Даже когда их с Васей Катя – жена Евгения Васильевича и мать Васечки, когда она погибла, Вася так не убивался.
«Вот ведь беда какая, – думал теперь про себя Дружинин-старший, – надо же, как Ваську любовь скрутила!»
Но он тут же подумал и о том, что оба они, Дружинины, судя по всему, однолюбы. Вот Евгений Васильевич, кроме Кати своей, никого боле так не любил и никогда уже не полюбит. Наверное, и сын его Вася тоже такой. В отца. Поэтому и слов утешения Васе, – мол, молод еще, найдет себе другую, – Евгений Васильевич говорить не стал. Сам ведь своей Кате замены не нашел, так зачем же сына обманывать?
Поэтому и выслушивал все обвинения сына в свой адрес молча.
– Это ты во всем виноват, что Анжелка от меня ушла, – сотрясаясь рыданиями, сквозь всхлипы кричал Вася, – мать ее настроила так из-за тебя, потому что ты за Янушевича, а мать ее ведь в большой политике, она не может, чтобы дочка ее оказалась в стане врага. Ты во всем виноват, ты!
Евгений Васильевич молча выслушивал обвинения сына и воздерживался от того, чтобы обнять плачущего Васю и как-то успокоить его, опасаясь, что тем лишь только усилит его истерику.
– Ты в тот раз даже денег мне не дал на рекламу моего нового проекта, когда мы с Анжелкой к тебе приезжали, – зло выпалил Василий, – а если бы тогда не пожадничал, мы бы с ней сейчас в Москве рекламу Брумгильды снимали и мать Анжелку не подговорила, может, тогда.
– Слушай, Вася, – нарушил молчание Евгений Васильевич, – а что, если я тебе сейчас денег найду? Тебе сколько на эту Брумгильду надо?
Но лучше бы он этого не говорил!
Василий, как услышал про деньги на Брумгильду, сразу взвился, аж подпрыгнул в кресле: ага! Жаба тебя тогда задушила полмиллиона гривен мне дать? А теперь цена вопроса в пять раз больше, потому как Брумгильда уже во все хит-парады прошла, и теперь ей не такие промоутеры и не с такими деньгами нужны, раньше надо было тумкать, раньше надо было, а теперь уж ни Брумгильды и ни Анжелки…
Когда Вася уехал, вот тогда Евгений Васильевич и стал напиваться.
В опустевшем без Галочки офисе Дружинин теперь сам хозяйничал, и в ее, Галки, заветном шкафчике, где верная его секретарша хранила представительские чай, кофе и сахар, Евгений Васильевич обнаружил почти полную бутылку виски «Джонни Уокер», бутылку джина «Биф Итер» и сильно початую бутыль недорогого «Хеннеси».
Начал с «Хеннеси». И, очень быстро расправившись с коньяком, перешел на виски. А уж вслед за «Джонни Уокером» и английский «Биф Итер» отлично пошел.
Ночь Евгений Васильевич провел в офисе. А утром, небритый, в несвежей рубашке, без галстука, пошкандыбал в какую-то пивную похмеляться. И пил там уже с алкашами, обрадовавшимися, что их ангел послал им такого глупого москаля при деньгах, на счет которого можно было надраться дармовым пивом с водкой.
Следующую ночь Евгений Васильевич уже совсем не помнил себя. Был какой-то вагон на станции «Киев-Сортировочный», какие-то проводницы, какие-то кавказцы с черными недобрыми глазами. И нескончаемая череда бутылок. Портвейн, пиво, водка… водка, пиво, портвейн.
Пришел в себя уже только на вторые сутки, когда деньги кончились.
Без пиджака да буквально не в своей рубашке – в чьей-то с чужого плеча тельняшке и в железнодорожном кителе с молоточками на петлицах… Ужас!
Хорошо еще, не в обезьяннике с уголовниками очнулся – бог миловал!
Чудом отвязался от какой-то прилипшей к нему вокзальной девки-синявки, отдав ей последнюю мелочь из кармана, и так как на метро уже денег у Евгения Васильевича не было… как, впрочем, не было у него уже ни мобильного телефона, ни бумажника с кредитками – потерял или пропил… до офиса своего добирался на троллейбусе, причем зайцем.
В офисный центр его еще и охрана сперва пускать не хотела – такого небритого железнодорожника в тельняшке. Хорошо еще, один из охранников помнил Дружинина в лицо и, признав в небритом алкоголике директора из пятьсот первого офиса с пятого этажа, пустил-таки Евгения Васильевича без ключей и документов, даже выдав ему дубликаты из своего сейфа.
– Что? Загуляли, Евгений Васильевич? – с чисто мужской солидарностью в улыбчивом взгляде спросил старший охранник.
– Было дело, – не стал отрицать Дружинин и, покачиваясь, нетвердой походкой направился к лифту на пятый этаж в свой пятьсот первый офис.
Очутившись в приемной, Евгений Васильевич запер за собой дверь на ключ, залпом выпил графин теплой и несвежей воды, а потом, завалившись с ногами на кожаный диван, про который среди сотрудников его фирмы ходили нелепые легенды, он де, Дружинин, на этом диване с секретаршей… Идиоты! Ах, какие все вокруг скабрезные идиоты, подумал Евгений Васильевич, включая лентяйкой висевший под потолком телевизор.
Показывали новости.
Ищенко показывали… У него какие-то ужасные гнилостные наросты на лице… Кошмар!
И тут Евгений Васильевич вдруг отчетливо вспомнил, как вчера в вагоне в отстойнике Киев-Сортировочного узла, когда пили с этими кавказцами и проводницами, кто-то из алкашей тоже сказал: у Ищенко-де на роже – бобон… Точно! Говорили про это вчера, когда пили портвейн с пивом. И еще эти хохлушки-проводницы начали этого Ищенку жалеть, вот, мол, бедненький, надо бы за него теперь голосовать…
