– И дальше?
– Что именно?
– Поездили на испытания и дальше?
– Мне исполнилось 35 лет, и вот тут-то и началось то, что вы называете «разоружением». С тех пор мы стали заниматься в основном тем направлением работ, которые связано с научно-техническим поддержанием боезапаса.
– Что за этим стоит?
– Все очень просто. Когда у вас есть возможность испытать изделие, то это одно. Вы, к примеру, сомневаетесь в модели или у вас есть неясности с какими-то физическими процессами, вы проводите испытание и получаете ответы на свои вопросы. Оказалось, что это довольно просто и дешево. А вот когда у вас нет такой возможности – вы не можете проверить свои сомнения в эксперименте, то необходимо провести много других экспериментов. Приведу такой наглядный пример. Он спонтанно возник у меня, когда я делал доклад в Арзамасе-16, когда туда приезжал премьер-министр Касьянов. Ситуация с финансированием Федеральных ядерных центров была крайне тяжелая, поэтому всяческим образом Минатом пытался доказать, что Центры нужно финансировать в первую очередь. Я и привел очень простой пример. Есть у вас зажигалка, и вы хотите убедиться в том, что она горит, то есть работает. Вы провели соответствующие манипуляции с ней, получили огонь, убедились, что она действует. Теперь представьте, что вам запрещают получать огонь. Что вы должны сделать? Первое: убедиться, что идет газ, когда вы нажимаете кнопку. Второе: убедиться, что идет газ нужного химического состава. Третье: убедиться, что искра, поджигающая газ, появляется в момент, когда это требуется. И так далее, так далее, так далее… Но зажигалка – простой технический объект. А если говорить о ядерном заряде, который, наверное, все-таки посложнее, то там процессов разных очень много, и вы должны быть уверены в том, что понимаете каждый их них. Вот вам и отличие ситуаций, когда есть ядерные испытания и когда они под запретом.
– Значит, вы сторонник испытаний?
– Как технический специалист я понимаю, что экспериментальные проверки необходимы. Но проблема ядерных испытаний – вопрос политический.
– И нравственный?
– В определенной степени, так как существуют разные понимания и оценки любой проблемы.
– Если использовать образ зажигалки, то становится понятным, почему вам нужны суперкомпьютеры – только на них можно моделировать процессы зажигания и горения?
– И для этого тоже. Поэтому у нас в Ядерных центрах находятся одни из самых мощных компьютеров, которые существуют в мире. Однако компьютеры могут обеспечить только проведение тех или иных расчетов с определенной точностью. В этом смысле они позволяют моделировать реальные процессы, но не более того…
– Тогда такой вопрос. Работа любого теоретика в вашей области всегда оценивалась тем, насколько успешен эксперимент, то есть испытания придуманного им «изделия». И это основа карьеры теоретика. А как сейчас?
– Примеров можно привести много, а соответственно, и выводов, и судеб людских. Я же рассказу о себе. В моей практике были неудачные испытания. Если говорить серьезно по этому поводу, то есть очевидная истина: если вы хотите получать новые знания, то обязательно должны пройти через отрицательные результаты. Без них успеха вы не добьетесь. Если их нет, то это означает, что вы все знаете и просто топчетесь на месте. Думаю, что многие разработчики ядерных зарядов обязательно сталкивались с отрицательными результатами. Конечно, для теоретика каждая неудача – это серьезное потрясение. Когда идете на опыт, то всегда рассчитываете на успех. Но мне, к примеру, неудача всегда позволяла переосмыслить случившееся и перейти в работе на новый уровень.
– Если оценивать прошлое, то те люди, которые определяли судьбу Федерального ядерного центра на Урале, – Забабахин, Романов, Феоктистов, Литвинов и многие другие, выдавали новые идеи и, хотя были очень молоды, сразу же занимали ключевые должности. Это традиция Средмаша – стремительно выдвигать таланты? Или время тогда было иное? Сегодня такое может происходить или идеи новые уже не нужны?
– Сегодня для молодых стало сложнее. По той простой причине, что раньше можно было намного быстрее проверить свои идеи, получить тот или иной результат. Сейчас нужна длительная и кропотливая работа, чтобы подтвердить свои новшество множеством разнообразных экспериментов, которые в совокупности дадут новый результат.
– Я хотел бы перейти к новой теме. Имею в виду ядерное разоружение. С одной стороны, подразумевается, что будет уничтожено некоторое количество ядерных боеголовок, которых слишком много и в США, и у нас. Понятно и очевидно. Но другая грань разоружения – это торможение развития вашей области, то есть разные ограничения, которые не позволяют или, по крайней мере, затрудняют создание новых, более современных изделий. А может быть, оружие настолько совершенно, что уже не нуждается в модернизации?
– Можно сказать, что ядерное и термоядерное оружие уже достаточно совершенно. Тут особого преувеличения не будет. Но я так не ставил бы вопрос. Все же ядерное оружие без надзора оставлять нельзя. А это означает, что у вас всегда должны быть специалисты, которые хорошо понимают, что можно и чего нельзя делать с этим оружием. В том числе не только при боевом дежурстве, но и в процессе хранения, потому что, как вы знаете, большая часть арсенала находится на складах. Современный подход к оружию, как мне кажется, требует более высокой квалификации специалистов, чем это было в прошлом.
– Тот принцип, что существовал раньше, мол, тот, кто собирал оружие, должен его и разбирать, остается и сегодня?
– Конечно. У нас есть серийные заводы, где собирается оружие. Министерство обороны его эксплуатирует. После завершения гарантийных сроков боеприпасы возвращаются на серийное предприятие, где и осуществляется разборка. А мы осуществляем научно-технический контроль, необходимые проверки. Есть определенные регламенты, прописанные до деталей. По ним мы и работаем.
– Вы пришли сюда в 1977 году и впервые увидели «изделие». Сейчас у нас 2001 год. Насколько изменилось ядерное оружие за эти годы?
– Дистанция в 35 лет слишком велика! Оно изменилось в первые 15 лет моей работы, причем весьма существенно. Некоторые изделия того времени уже представлены в нашем Музее оружия, следовательно, их можно показывать широкой публике. Конкретных цифр я называть не буду…
– …ой, ни в коем случае!
– Но образный пример все-таки приведу. Решалась одна проблема боевого блока для морского флота. За сравнительно небольшой период времени ядерный заряд стал в два раза легче и в два раза мощнее своего предшественника. Это свидетельствует о том, что прогресс в нашей области был весьма ощутим и эффективен.
– Таким образом, можно сказать, что «ядерный дракон» – извините, но такой образ я в свое время придумал для совместной работы трех мощных центров Урала – вашего института, ракетной фирмы имени Макеева в Миассе и КБ, которым руководил Семихатов, – действует и сегодня?
– Мы сохраняем не только теплые дружеские отношения с ними, но и рабочие тоже. Это тоже традиция.
– Есть ли конкуренция с Арзамасом-16? Или это по-прежнему творческое сотрудничество?
– Конкуренция как была, так и осталась. В частности, по продвижению своих разработок для армии. Но по математическому моделированию, о чем мы говорили раньше, по физическим моделям – это уже сотрудничество. Здесь усилия надо объединять, потому что многие проблемы можно решать только общими усилиями.
– Вы считаете оправданным, что был создан второй ядерный центр?
– Время подтвердилось верность такого решения. Не только в прошлом, но и особенно сейчас. Нет испытаний, а потому взаимная экспертиза сейчас необычайно важна. Коллеги из Арзамаса обязательно оценивают наши разработки, сейчас, пожалуй, более пристрастно, чем в прошлом. И соответственно мы не даем спуску нашим друзьям-соперникам. Так что польза обоюдная. В целом же выигрывает государство.
– А вы кого предпочитаете: морской флот, авиацию или ракеты? С кем из Главных конструкторов было легче сотрудничать – с Челомеем, Янгелем или Макеевым?
– Была негласная договоренность, что мы в основном работали с морскими комплексами, Саров – с ракетчиками. Впрочем, иногда и тому и другому институту удавалось «перехватить» заказы…
– Я знаю, что однажды группа из Арзамаса-16 во главе с Юлием Борисовичем Харитоном приехала в Миасс, чтобы уговорить Макеева работать с ними. Но тот не «поддался», сказал, что привык иметь дело с уральцами, мол, вы надежнее… Традиции сохранились?
– Безусловно. Так же как и то, что каждый институт старается расширить ареал своего влияния.
