Он потянулся к подоконнику, включил радиоприемник. Из запыленного кругляшка ударила по комнате музыка. И странное дело, веселый перебор баяна замкнул что-то у меня внутри.
— Вот! А я-то думал, куда его девать! — воскликнул я. — Таня, у нас есть аккордеон. Давай отнесем Саньке. Ему он просто необходим, может, из него великий музыкант получится.
Я достал из шкафа аккордеон, обмахнул его первой попавшейся под руку тряпкой. Вспыхнула перламутровая отделка, весело блеснули на свету белые клавиши.
— Что ты, зачем? Может, сказать Павлу Григорьевичу, он купит, — растерянно проговорила Таня.
— Скажешь тоже! Где-то еще футляр был. — Я заглянул под кровать.
— У него замок сломался, мама вынесла в кладовку, — подсказала Вера.
Я сбегал в кладовку, принес матовый от инея и пыли футляр. Вера вытряхнула из него мусор, протерла сырой тряпкой.
Мы вышли на дорогу. Я нес аккордеон на плече, так было удобнее. Таня шла впереди, каблуки сапожек впивались в снег. Тропинка петляла между кочек. По верхушкам деревьев, переваливаясь с боку на бок, сопровождая пас, прыгала луна.
— Давай помогу, он, наверное, тяжелый. — Таня остановилась, преградила мне дорогу.
— А ну, посторонись! — шутливо двинулся я на нее.
— И не подумаю, — засмеялась она. — Ты мне лучше скажи, почему из магазина пришел сердитым.
— Тебе показалось.
— Не хочешь говорить? — обиделась Таня.
— Как тебе объяснить все? — Я замялся, не зная, что сказать. Она поняла по-своему.
— Ничего не надо объяснять. — Голос у нее дрогнул, сорвался. — Ты рассердился, что я к вам пришла.
— Таня, что ты говоришь! — взмолился я. — И как только такое пришло в голову. Ребятишки в тебе души не чают.
— А ты? — тихо, почти шепотом, спросила она.
Слова, которые я так долго носил в себе, которые были нужны именно сейчас, пропали. Я молчал, язык застыл, будто приклеился к зубам.
Сегодня, когда она появилась в нашем доме, я почувствовал, что Таня со свойственной ей прямотой пошла мне навстречу. Я боялся поверить в это. Все было так неожиданно. Меня пугало другое, может, она это сделала из-за жалости к ребятишкам.
Где-то в стороне от поселка лаяли собаки, и от их тоскливого бреха стало неспокойно на душе, точно я проскочил мимо дома близкого мне человека.
Рядом за кустами чернел забор детдома, чуть выше на меня осуждающе глядела луна. Таня закутала лицо платком, зябко поежилась.
— Пошли, чего остановились!
Я поднял аккордеон. Мне хотелось что-нибудь сказать ей, смять это молчание, сломать невесть откуда возникшую стену. Но я топал за ней следом, в душе проклиная себя.
«И в кого я такой удался! Обязательно нужно испортить все».
Миновали проходную, остановились около жилого корпуса.
— Вот и пришли, — сказала Таня.
Она поднялась на крыльцо, достала из кармана ключ, с металлическим хрустом щелкнул замок. Комната, в которой она жила, была маленькой, тихой и полупустой. У окна стол, над кроватью книжная полка, в углу тумбочка, на ней круглое зеркало.
— Раньше здесь сторожиха жила, — сказала Таня.
Я поискал глазами, куда бы поставить аккордеон.
Таня убрала со стола тетрадки. Из самой нижней выпали и разлетелись по комнате листки с рисунками. Я поставил на стол аккордеон, собрал их в стопку, стал рассматривать. Чего только там не было! Деревья, дома, самолеты, машины, собаки, зайцы. На одном из рисунков я узнал детдом. Рядом с ним крохотные человечки, круглолицая, величиной с дом, воспитательница. Почти на каждом листке старательным детским почерком было выведено: «Татьяне Васильевне в день рождения».
Я вспомнил, как после концерта ребятишки подходили к ней, смущенно совали эти самые листки.
— Что же ты не сказала? — обиженно спросил я.
— А зачем? Мне и так хорошо было.
Таня подняла залетевший под стол листок.
— Посмотри. Вот Саня нарисовал.
Я узнал, вернее, догадался, что на рисунке Санька изобразил свой поселок Бакалей. На переднем плане был нарисован клуб, от него, будто в очереди друг за другом, вниз шел ровный ряд домиков, чуть выше, под самый обрез листа, раскрашенные зеленым карандашом, бугрились гольцы.
— А самолет Наташа Горина нарисовала, — сказала Таня. — Помнишь, она говорила, что у нее отец летчик. Девочка совсем одна. Вот она и выдумала себе родителей.
Таня посмотрела на меня, печально улыбнулась.
— И я тоже когда-то придумывала.
Я заметил, как у нее дрогнули, растянулись губы, захлопали ресницы. Но она все же сдержала себя.
Когда-то у Тани был свой дом, мать. Про отца она почему-то не вспоминала, стеснялась, что ли.
По ее словам, мать была красивая, высокая, с мягкими руками. Больше ничего не помнила, разве что тот день, когда хоронили мать. Было много народу. Утонула она случайно, переправляясь на лодке через Ангару. Где-то посредине реки лодку опрокинуло ветром. Спасти ее не смогли, на роду, что ли, такая смерть написана. Тане тогда было три года. С тех пор она в детдоме.
— Видишь, какие они у меня. Весь мир подарили, — улыбнулась Таня.
И тут неожиданно для себя я понял: вся ее жизнь в этих ребятишках, в этом детдоме, в том, что она делает здесь каждый день, и недаром они так стерегут ее, следят за каждым шагом.
Таня забрала рисунки, аккуратно положила на стол.
— Раздевайся, я сейчас чай поставлю.
— Нет, нет, не надо, лучше ты приходи к нам завтра, — сказал я и замер: согласится или нет?
Таня быстро посмотрела на меня, кивнула головой.
* * *
Когда дела у Кости пошли на поправку, я уехал на вокзал покупать билеты. Вернулся вечером и застал дома Таню. Она читала вслух книгу, Костя сидел на кровати, грыз яблоко. На нем был синий в полоску свитер, такого раньше у нас не было. Вера высунулась с кухни, она гладила белье, весело сказала:
— Степа, посмотри, что нам Таня принесла!
Сестра подбежала к столу, развернула большой сверток, достала пальто, примерила на себя. Пальто было зеленое с цигейковым воротником. Точно такое же я недавно хотел купить в магазине, но там не оказалось маленьких размеров.
— Павел Григорьевич выписал два комплекта, — смущенно сказала Таня. — Нет, он не даром, за аккордеон. Говорит: этому инструменту цены нет.
Она, видимо, боялась, что я не возьму или скажу что-нибудь против.
По глазам ребятишек я видел: они довольны, брат нет-нет, да скосит глаза на свитер, погладит его рукой.
— Раз принесла, какой может быть разговор!
Одежда была кстати, особенно пальто для Кости. Старое я исполосовал багром так, что на него было страшно смотреть.
Костя соскочил с кровати, подбежал к столу:
— Куда босиком, а ну марш на место! — крикнула Вера. — Только очухался, снова заболеть хочешь?
Костя на цыпочках побежал обратно, запрыгнул на кровать.
— Я валенки хотел показать, — обиженно сказал он.
— Мы здесь разобрали чемоданы, все перегладили. Смотри, сколько свободного места осталось, — говорила Вера.
Простыни, наволочки, полотенца и все прочее белье было сложено ровными стопками, чемодан легко закрывался, а когда собирались в первый раз, я давил на него коленкой, чуть не сломал замки.
Пришла Черниха. Она молча, каждого в отдельности, осмотрела нас, будто сосчитала, все ли на месте. Но спеша разделась, достала из кармана моток шерсти со спицами, подошла к брату:
— А ну давай примерим.
Костя высунул из-под одеяла ногу, она натянула носок.
— Пожалуй, в аккурат будут. Торопилась, думала не успею. Второй осталось немного довязать.
Я ушел на кухню, поставил чайник, подбросил в печь дров. Дрова были сырые, взялись неохотно.
— Ты садись, присматривайся, — говорила Черниха Тане. — Замуж выйдешь, пригодится.
— Рано еще, бабушка, — засмеялась Таня.
— Сколько тебе?
— Осенью девятнадцать исполнилось.
— Самый раз. Мне шестнадцати еще не было, когда сосватали.
— Так то раньше было!
— А сейчас что, по-другому? Ты уже при специальности, парень он не баловный. И родители хорошие были, царство им небесное. Ребятишек, я вижу, ты любишь…
Я ждал, что ответит Таня. Но она промолчала.
Дрова наконец разгорелись, от печки потянуло теплом.
«Конечно, она может устроить себе жизнь как ей хочется, — размышлял я. — Молодая, красивая, а здесь сразу же трое ребятишек. А если еще свой появится? Нет-нет, все правильно».
На другой день мы уезжали.
С утра я сходил к Альке, он сказал, что все будет в порядке, и не подвел, приехал, как и договорились, в два часа. Глухо затарахтел мотор, хрустнул под колесами снег. Я увидел в окно маленький автобус, на нем после войны ездил мой отец. Вокруг автобуса собрались соседи, пришла Фрося, бабка Черниха, прибежал с работы Ефим Михайлович. Рядом, путаясь под ногами, крутился Борька. Должна была прийти Таня, но ее почему-то не было.
