Самойловича отвели в поселок и поместили в КПЗ. В ту ночь лежа на нарах, он чуть не плакал. «Какая нелепость,» казнил он себя. «Если бы не этот карманный воришка, я был бы на пути к завершению моей миссии. Погублены усилия стольких людей. Мое ротозейство всему виной, нельзя было расслабляться. Есть ли выход? Да! Но это не то, о чем инструктировал меня Кравцов. Он посылал меня к высшему эшелону НКВД, к офицерам контрразведки СМЕРШ. Он говорил, что только у них есть воображение и интеллект поверить в мою невероятную информацию и дать ей ход, который приведет к разгрому нацистcкой базы. Но теперь я до них не доберусь. Пойду напролом. Завтра потребую встречу с начальником областного управления НКВД. Что мне скажут?» Однако никто не позвал его ни назавтра, ни послезавтра. В давке душной камеры, в которой нос к носу сидело двадцать с лишним человек, царил постоянный гул, кашлянье, стоны и плач. Стиснутый в углу, еле дыша, но наедине с самим собой и своими страхами, комплексами и сожалениями, Самойлович грыз себя за свою оплошность. Полуголодный, искусанный клопами, без витаминов и свежего воздуха он быстро утратил свой процветающий вид, превратившись в обычного арестанта. Вызвали его только на шестые сутки. Про шпионаж, морзянку на полянке и цыканья зубами на просторах речных волн речи больше не было. Тем не менее на всякий случай следователь, жизнерадостный молодой человек, заглянул Самойловичу в рот, но портативного радиопередатчика там не обнаружил и Ваньку с позором отослали назад в пароходство, тянуть лямку. Cледователя интересовало местонахождение настоящего Тупикова. Замполит нацистcкого лагеря — Сидоров, Петр Кузьмич — он же Вольфганг Петерсен Крамер накануне приезжал в Kангар и без ведома Самойловича рассмотрел его. «Это не Тупиков,» с хорошо разыгранным равнодушием заявил он местному начальству, но не сказал им, что это Самойлович. «Кто ты?» настаивал следователь. «Откуда у тебя документы старшины? Ты его убил? К кому ты шел? Отвечай, падло!» Самойлович знал, что за угрозами последуют пытки и побои. Зачем запираться? Не являлось ли его целью сказать правду? «Хочу сделать важное заявление в письменной форме, гражданин следователь,» вымолвил Самойлович бескровными губами. «Все расскажу. Дело чрезвычайной государственной важности. Вы получите повышение по службе и правительственную награду.» «Какую награду я получу это не твое собачье дело. Так и быть, садись пиши, вот тебе бумага.» Его заперли в отдельной камере, посадили за столик и оставили в покое. Прошел час, другой, третий, наконец он закончил свое объяснение, исписав много страниц. За ним пришли и отвели к тому же следователю. «Почерк у тебя ничего, разборчивый,» прокомментировал служитель закона, разглядывая написанное, и углубился в чтение. Летели минуты, слюнявя пальцы, он переворачивал страницы, хмыкал и с удивлением поглядывал на арестованного. «Ну, ты даешь, не хуже, чем роман «Граф Монте — Кристо». Не ты его, случаем, сочинил?» пошутил он. Самойлович с гордостью улыбнулся — все шло как надо! Следователь наконец закончил чтение и замер, охватив голову руками. «Вышка тебе за это светит, касатик, и ничего другого,» молвил он скрипучим, ржавым голосом, не поднимая глаз от стола. «Никаких доказательств у тебя нет. В твоем заявлении содержится клевета на сотрудников органов внутренних дел, на честных советских людей, на советскую действительность, признание в убийстве старшины Тупикова и в побеге из лагеря.» В мгновение Самойлович был повергнут с небес на землю. Брови его в растерянности поднялись, кожа на лбу собралась морщинками, глаза округлились, а рот приоткрылся. «Я никого не убивал!» «Это покажет следствие. Ты также заявляешь, что оперуполномоченный капитан Хлопков на самом деле Кравцов, лейтенант фашисткой армии. С каких пор у немцев служат офицеры с русскими фамилиями? Заврался ты; будешь за это отвечать.» «У меня было его удостоверение офицера вермахта.» «Ври да не завирайся. Значит ты у него корочку стырил?» «Да нет, он мне ее сам отдал.» Следователь рассмеялся и с презрением покрутил пальцем у виска. «На сегодня достаточно, иди в камеру, помозгуем, что с тобой делать.» Когда конвой увел задержанного, следователь снял трубку и набрал номер, «Тов. Журавлев, вас следователь Сидоров из Кангарского УВД беспокоит. Мы задержали беглого заключенного. Он утверждает, что ИТР номер 620 управляется нацистами из Берлина.» Следователь почтительно внимал возмущенной ругани своего начальника, от усердия у него покраснели щеки и нос. Судя по его учащенному дыханию и испарине на лбу он сам был не рад, что позвонил. «Есть свернуть подлецу шею. Будет исполнено, тов. Журавлев.» Закончив разговор, он позвонил в охрану. «Арестованного Тупикова ко мне в кабинет.» Самойловича привели вновь. Надежда сияла в его глазах. Какой замечательный день! Не иначе как начальство разобралось и вызывает его для дальнейшей беседы! Следователь Сидоров вывел его в коридор. «Вперед, налево, направо, пошел.» Они спустились в подвал. Там было мрачно и холодно и не звука не доносилось снаружи. Низкий оштукатуренный потолок, облупленные бетонные стены, заляпанный рыжими пятнами цементный пол. Самойловичу становилось не по себе. В засаленной зеленой форме с оторванными погонами, понурив голову, с руками назад он молча брел неизвестно куда. Следователь остановился, вынул наган и поразил свою жертву в затылок, потом подошел ближе и, как его учили, произвел контрольный выстрел в висок. Тело страдальца дернулось в смертной агонии и затихло, из головы потекла кровь. Самойлович освободился окончательно и навсегда.
Глава 18. Тревога
Служебный путь тов. Журавлева к высотам гулаговского Олимпа был прям и бесхитростен. Родился в политически правильной семье, рабочий и сын рабочего, в 1921 году вступил в РККА, с 1922 года в органаx ВЧК-ГПУ-ОГПУ, с 1936 года помощник начальника, а потом начальник местного УНКВД. Жена его, Аврора, была под стать своему супружнику. Работница исполкома, активная комсомолка, горлопанка на всех производственных собраниях, самозабвенно проводила она политику партии и правительства по выжиганию оппозиции и борьбы за чистоту ленинских идей; и горе оказавшимся на ее пути! Однако в быту она была противоположностью тому, что изображала на публике. «Какой — то прыщ пытался испортить нам малину и ты еще размышлял?» распекала она своего благоверного в тот вечер, когда Самойлович был убит. «Он все выдумал, чтобы уйти от наказания.» Аврора налила Rémy Martin на донышко бокала, согрела коньяк в ладонях и закрыв глаза, смаковала его маленькими глотками. Тов. Журавлев предпочел стопку водки Smirnoff Classic No. 21 и закусил ее греческой маслиной. Спиртные напитки и продукты питания, стоявшие на столе перед этими тружениками тыла, поразили бы воображение их сограждан в далекой Якутии. Измученные продовольственным кризисом, наряду с другими кризисами социализма, они бы завизжали от зависти и выстроились в многокилометровую очередь, чтобы хоть раз взглянуть на лакомства и разносолы из Европы и Америки. Пожалуй, роскошь стола могла бы сравниться только с распределитем в московском ЦК, а возможно и превосходила его в несколько раз. Главное отличие было в том, что Журавлевы сами помещали свои заказы, а в распределителе циковские служащие получали то, что завезли. Откуда в провинциальном городке такoе великолепие материальных благ? Ежегодно во время инспекции исправительно-трудового лагеря?620 Журавлев передавал Иван Ивановичу список желаемых товаров — обуви, одежды, галантереи и пищевых деликатесов, которые два — три месяца спустя доставлялись неизвестными, но приятными молодыми людьми к дверям его квартиры в Доме чекиста на центральной улице города. Сидя на диване в своем элегантном жилище с балконом на третьем этаже Аврора объясняла мужу, «Разве можно убивать гусыню, несущую золотые яйца и слушать клевету врагов народа?» Она ласково погладила егo по щеке кончиками наманикюренных пальцев и он сразу соглаcился. «Если же это так, и они нацисты, то и нам не поздоровится.» Волна страха и сомнений накатила на нее; она поежилась. «Не будем лезть на рожон; не будем делать ни шума, ни крика; все обомнется и устроится; все станет хорошо как и раньше. В Сибире не может быть немецко — фашистких захватчиков!» Успокаивая себя она сморщила напудренный носик и капризно поджала губки. «Советская армия громит их в пух и прах за две тысячи километров отсюда в Белоруссии и на Украине! Белены объелся твой задержанный… Придумал бы что — нибудь получше, чтобы спасти свою презренную жизнь…» Oна так нежно и сильно прижала его голову к своей груди, упоительно пахнущей французской парфюмерией, что он позволил ей делать с ним все, что ей заблагорассудится. Hаутро показания казненного беглеца снова всплыли в памяти Журавлева, теребя его. «Очень ловко врет, подлец, такое не придумаешь.» Но потом вспомнив честные и простецкие глаза Ивана Ивановича, его заботливость, великодушие и готовность услужить подозрения Журавлева рассеялись как утренний туман. «Не иначе как все наврал Самойлович. Не может быть иначе. Он же враг.»
