«Плохо мне, плохо мне, березонька, подруженька моя…»
Леня возвращается поздно. Из раскрытого окна Динки доносится до него тихая-тихая грустная песенка. Леня не может разобрать ее, но несколько слов лишают его последней надежды.
Нам с тобой, кудрявым, тонкоствольным,Ни в любви, ни в жизни не везет…Любят нас не те, кого мы любим,И любовь сторонкою идет… —
тихо-тихо поет Динка.
Холодное отчаяние охватывает Леню. Ему все ясно: Макака любит Андрея. Она поет об этом, может быть, сама не понимая. Но он, Леня, не станет у нее на дороге.
Все кончено. Все, все кончено…
Леня останавливается в углу террасы, убитый, уничтоженный собственной догадкой. Его тревожит и голос Динки – такой несвойственный ей, тихий, грустный голос. На то, что Динка часто сочиняет сама себе какие-то песенки, он смотрит просто как на одну из ее причуд. И обычно это веселые, радостные песенки, бурно выражающие ее восторг. Она примешивает их часто даже к своему рассказу, как будто ей легче выразить что-то в песне. Леня вспоминает, как прошлым летом, пробегав где-то с собаками, она, бурно жестикулируя и смеясь, болтала и пела:
Я бегу, за мной собаки.К нам навстречу лес бежит,Вдоль дорожки скачут маки,И земля, как лист, дрожит…Не стоит ничто на месте,Ветер гонит облака,И несется с нами вместеЗа осокою река…
И, хохоча, добавляла:
Я с разбега оступилась,Сразу все остановилось.Встало небо надо мной,Лес качает головой…Только мой собачий другС лаем бегает вокруг…
Леня слушал ее и от души смеялся, а Мышка быстро-быстро записывала… А зачем? Разве можно записать все, что делает и болтает Макака? Но все это было так свойственно ей, так понятно… А сейчас?
Луна останавливается над самым домом, заливает белым светом крыльцо. Динка слышит шаги Лени. Она перестает петь, поспешно стирает следы слез и выходит на террасу. Ей хочется спросить, прямо спросить Леню: совсем ли он разлюбил свою Макаку? Ведь правда всегда лучше неизвестности. Но думать легче, чем сказать… И Динка молчит. Леня решается первый.
– Макака! – взволнованно шепчет он, грея ее холодные руки. – Прости меня, Макака… Я ничего не могу объяснить тебе, прости меня просто так, без объяснений…
– Я не сержусь… – тихо и покорно отвечает Динка. – Но скажи мне только одно… Ты сделал так со зла? – грустно спрашивает она, подняв к нему осунувшееся за день лицо.
– Со зла? – удивленно переспрашивает он и, не сводя с нее светлых глаз, отрицательно качает головой. – Нет, нет… Я не знаю сам… Только не со зла… И это никогда больше не повторится…
– Никогда? – в смятении повторяет Динка.
– Никогда-никогда, Макака… Только люби меня, как прежде… Я не требую от тебя никаких жертв, можешь ничего не говорить Андрею. Все это мальчишество. Ты должна быть свободна… А я уеду… Я уеду, Макака! А сейчас прости меня!
– Я не сержусь… – в отчаянии повторяет Динка, чувствуя, что случилось что-то непоправимое. – Я не сержусь, – повторяет она, робко заглядывая ему в глаза. – Только… возьми меня с собой, Лень! Я не могу жить без тебя.
Глава 31
Самое лучшее утро в жизни…
Только у самых счастливых людей бывает такое утро, когда человек просыпается с ощущением глубокой, необъяснимой радости. Ему кажется, что радость эта, как ночная роса, миллиардами блесток рассыпана на траве, на цветах, на лугу и на всей, на всей земле, где только ступит его нога! Сегодня такое утро наступает для Динки!
Она вскакивает, широко раскрывает дверь и, застегивая на ходу платье, вырывается на волю. А у крыльца ждет ее пробуждения Леня.
Может быть, он вовсе не ложился спать в эту ночь? Динка не задумывается над этим.
– Бежим! Бежим на луг! – говорит она, хватая его за руку и увлекая за собой.
Путаясь в густой траве, запыхавшиеся и счастливые, они мчатся не разбирая тропинок, ветер свистит в их ушах, намокшее от росы платье липнет к коленкам, с шумом вылетают из-под ног вспугнутые птицы.
– Мы сейчас умоемся в роднике! – кричит на бегу Динка.
«Умоемся… Умоемся…» – свистит в ушах ветер. Леня отвечает счастливым смехом. Он готов бежать за своей подружкой на край света! Они бросаются на траву около заросшей цветами кринички. В чистой, светлой воде щека к щеке отражаются их счастливые лица… Бьющий на дне ключ шевелит гладкую поверхность, и тесно прижатые друг к дружке головы смешно вытягиваются, меняют формы… Динка пригоршнями взбивает воду, обдавая себя и своего друга фонтаном брызг. С громким смехом умываются и брызгаются ранние гости на лугу. Студеные капли дрожат на их ресницах, блестят влажные, чисто промытые глаза, жарко разгораются щеки. Пепельные волосы Лени намокли, и Динка вдруг, как во сне, видит в нем того волжского мальчика Леньку, который спасал ее в волнах проплывающего мимо парохода.
– О, Лень… – очарованно шепчет Динка. – Ты все тот же… Ты все тот же, каким был на Волге…
– И ты все та же, Макака… У тебя все такие же синие глаза… В первый раз я увидел их на Утесе… – Они крепко обнимают друг друга.
– Пусть будет все, как было… И все, как есть… – улыбаясь, говорит Динка.
– И все, как будет… – взволнованно добавляет Леня.
– Нам никогда не будет лучше, чем сейчас! – усаживаясь на мокрую кочку, задумчиво говорит Динка.
– А ты забыла, что мы еще будем жить после революции? Мы будем жить, Макака, как боги! – горячо обещает Леня.
– О! – хохочет Динка. – Я не знаю, как живут боги, я не завидую их жизни! Я хочу жить с тобой и со всеми людьми! Я хочу, чтобы все были счастливы!
– Люди будут счастливы, – серьезно подтверждает Леня. – Конечно, не так, как мы с тобой! Я думаю, что так никто еще не был счастлив и никогда не будет!
– Конечно, Лень… Мы будем всегда вместе… Вместе жить и вместе делать что-нибудь хорошее. У нас будет маленький-маленький домик…
Динка мечтательно смотрит на луг, там между зелеными кочками важно расхаживают черногусы; утренний ветерок качает разноцветные головки цветов.
– И у нас будет столько детей, сколько цветов на лугу, – растроганно говорит Динка.
– Сколько цветов на лугу? – улыбаясь, переспрашивает Леня. – Но это слишком много, Макака!
– Нет, это не много, это совсем не много! Ведь это будут не только наши дети, Лень! Это просто всякие дети! И они так перемешаются, что мы даже не отличим, где свои, где чужие. А как им будет хорошо, Лень! Мы отдадим им весь этот луг, и никто не посмеет сказать, что здесь нельзя бегать и топтать траву, никто не будет читать им длинные нотации, потому что с нашими детьми никогда не будет ни одного взрослого.
– Ни одного взрослого? – удивляется Леня.
– Ни одного, ни одного! – решительно заявляет Динка. – Взрослые часто не понимают детей. Нет-нет, я никогда не допущу к ним взрослых людей! Мои дети будут сами устраивать свою жизнь! Они сами будут драться и мириться! Дети скоро забывают обиды, а когда вмешиваются взрослые, то даже случайная драка переходит в большую ссору… Взрослые любят во всем копаться и учат детей злопамятности. Взрослые – это говорильня, а ребенок – человек действия! Он такой родился, таким и должен остаться!..
– Но ведь родители – это те же взрослые… – недоумевает Леня.
– Родители?
Лицо у Динки делается настороженным, черточки бровей взлетают вверх.
Родители… Этот трудный вопрос застает ее врасплох. Родители бывают разные: бывают хорошие, бывают плохие. Что делать с плохими?
– Ну, родители тоже не очень-то разгуляются после революции! – на всякий случай заключает она.
Но на лице ее появляется озабоченное выражение, и Лене хочется вернуть ей радость мечты.
– Ну, с родителями, конечно, разберутся, – успокоительно говорит он. – А вот ты что представь себе! Ведь все дети пойдут учиться…
– Конечно, и взрослые, и дети… – мгновенно оживляется Динка. – И может быть, Лень, в одно какое-то утро мы вдруг увидим, как все дети идут по улице… с книжками! Много-много детей. Это правда или сказка, Лень?
– Это правда, Макака! – подтверждает Леня.
– И в деревне, и в городе, Лень? Все дети, во всей нашей стране? – взволнованно допрашивает Динка.
– Все-все дети… – кивает головой Леня.
– И на улицах не будет уже нищих, не будет разных голодных сирот? Это правда, Лень?
– Конечно, правда, Макака. Ведь ради чего же борются люди? Может, не сразу… Но если все будут работать, то откуда возьмутся нищие?
– Я буду работать, Лень, я буду так работать, что с меня пух будет лететь! – клянется Динка. – И драться я тоже буду! Рядом с тобой буду драться! Ведь за революцию еще надо драться!
– Ну что ж! Будем драться! – задорно говорит Леня, распрямляя плечи. – В городе – с капиталистами, в деревне – с помещиками и всякими Матюшкиными…
– О, Лень! Вот когда от Матюшкиных одно мокрое место останется, одни тараканьи усы, – с дрожью в голосе говорит Динка и смеется счастливым, беспричинным смехом от переполняющей ее радости. И Леня тоже смеется…
