человек в состоянии tabula rasa, который, очнувшись на больничной койке, понимает, что не знает про себя ровным счётом ничего: ни своего имени, ни где находится, ни кто он такой. В надежде восстановить историю своей жизни, он начинает записывать свои отрывочные и хаотичные воспоминания и постепенно узнаёт, что стал невольным участником эксперимента, когда его тело было заморожено в азоте на Секирной Горе (скит на Секирной Горе Соловецкого архипелага в годы существования концентрационного лагеря выполнял функцию штрафного изолятора). Герой существует в другой плоскости, как авиатор, и заново учится жить. Но образ Платона, который с таким смирением переносил все тяготы лагеря, разлуки и смерти близких, с каждой страницей всё больше и больше становится не так чист и светел, каким казался в начале. Герой вспоминает, что статуэткой Фемиды убил стукача Зарецкого, который доносил на отца его возлюбленной, профессора Воронина. Но судебного наказания и пребывания на Соловках не было для него достаточно. Ему надо было вернуться не только для того, чтобы рассказать о минувшем, но и для того, чтобы покаяться в грехе убийства. В итоге герою, чтобы обрести будущее, необходимо соединить в себе прошлое и настоящее, что ему никак не удаётся. Если человек активно хочет что-то выкинуть из своей памяти, последствия могут быть самими катастрофическими. У Платона стали по непонятным для врачей причинам разворачиваться процессы атрофии в мозге[160].
Нейробиологи выяснили, что одной из причин старения мозга и развития нейродегенеративных заболеваний является потеря миелина, вещества, образующего оболочку нервных волокон. При повреждении миелиновой оболочки сигналы в мозге нарушаются, что приводит также к склерозам и способствует развитию болезни Альцгеймера. Здесь можно выдвинуть гипотезу: если человек сталкивается с неприятным ему воспоминанием и даёт себе внутреннее указание его забыть, то может выключиться не только отдельный сектор, но и целый пласт. То есть мозг может уловить многократно повторённый сигнал (а забвение в каком-то смысле может ассоциироваться с угнетением коры) и этот сигнал реализовать.
На место забвения одного приходит нечто иное. Так, в концлагерях человек вставал на путь регрессии, если оправдывал свои неблаговидные поступки: пытаясь снизить накал эмоциональной боли, забывал о близких и начинал черстветь; пытаясь утолить голод, начинал красть, несмотря на голос совести; оправдывая себя отсутствием выбора, забывал о своём поступке и вообще о ближнем, который превращался для него в пустое место. Такой человек, неспособный преодолеть своё собственное разрушение, постепенно воспринимал чуждую ему идеологию и сам становился похож на охранников СС — парадокс, который описывал Бруно Беттельхейм. Невидимо СС сеяла вражду в массе людей и добивалась своей цели: довести человека до состояния обезличивания.
От забвения к памяти
Задача, соответственно, мучителей состояла в том, чтобы из сопротивляющейся взрослой личности сделать испуганного ребёнка, силой инфантилизировать человека, добиться его регресса до уровня ребёнка или вовсе животного, живой биомассы без личности, воли и чувств.
Редактор тюремной газеты «Сан-Квентин Ньюс», сам заключённый, писал Виктору Франклу, что человек «имеет возможность преобразования себя»[161], и Франкл, когда беседовал с заключёнными тюрьмы Сан-Квентин, не пытался дать им дешёвое ощущение освобождения от чувства вины. «…Страдающий человек, который посредством своей человеческой сути способен подняться над своим страданием и занять позицию по отношению к нему, движется в измерении, так сказать, перпендикулярном предыдущему, в измерении, позитивным полюсом которого является осуществление, а негативным — отчаяние. <…> Смысл страдания — лишь неизбежного страдания, конечно, — самый глубокий из всех возможных смыслов»[162].
Люди превращались в зомби, когда отбрасывали попытку осмыслить собственное поведение, и приходили в состояние, в котором могли принимать всё, что исходило извне. Выжившие приходили к пониманию, что раньше не осознавали свободы сохранять в любых обстоятельствах своё собственное отношение к происходящему. Там, где не было собственного отношения, начинался процесс зомбирования[163].
Бруно Беттельхейм приводил некоторые примеры ошибочных стратегий, которые неизбежно вели человека не к выживанию, а к регрессии. Например, эсэсовец перед строем заключённых зачитывал имена людей, получивших из дома письма, а потом сжигал эти письма. Люди, попадая в такое положение, пытались снизить страшное эмоциональное напряжение забвением. Но, забывая о драгоценной связи с ближним, человек терял память о дорогом человеческом общении — мощном ресурсе, который мог способствовать выживанию. Казалось, проще было избавиться от эмоций, не заводить новых связей, изолироваться, закрыться, очерстветь, но тогда сохранялся только организм, а личность продолжала скукоживаться и деформироваться. Вторым ошибочным решением был уход в детство, в фантазии. Попытка оградить себя от жёсткого эмоционального стресса путём придумывания — уводила человека от реальности.
Исцеление же всегда основано на истине. В психотерапии используются мифические лекала, когда человек включает свою историю в некий мифический нарратив, уподобляя себя тому или иному мифическому герою. И в рамках этого сказочного нарратива его образ может переинтерпретироваться в некоем сказочном ключе.
Подобное погружение в фантазии, как писал Беттельхейм, было характерно для заключённых. Некоторые люди, пытаясь снизить эмоциональный стресс, уходили в грёзы, погружались в сны наяву. Похожие технологии реализуются и сейчас, когда люди, возвращаясь с работы, окунаются с головой в сериалы или обманывают себя ложной идеей, что в этом мире существуют только чернота и боль. Или, наоборот, стимулируют мечты, в которых они успешны и могущественны. Но чтобы увидеть реальное положение дел, крайне важно сделать какие-то необходимые шаги для выживания (например, вступить в общение с другим человеком — тогда часть иллюзий через взаимное собеседование может быть распознана и отброшена).
Все перечисленные стратегии неизменно сводились к одной цели — к попытке адаптировать личность к условиям внешней среды, но рано или поздно неизбежно побеждала среда, сминая личность в безвольный кусок. Человек пытался адаптироваться к своему страданию, но не путём выхода на новый уровень, а путём забвения.
Но всё-таки есть и конструктивные взгляды. Один автор, размышляя о посттравматическом росте, говорит, что разъедала здоровье не столько травма, сколько тайна, которой человек её окружал: нельзя было ни обсуждать, ни упоминать в его присутствии о происшедшем. Он также отмечает, что важно письменное осмысление жизненных проблем, которые лежат в глубине души. Мысли разбегаются, человек отклоняется от темы, но тем более глубоко вынужден исследовать собственные чувства. Крайне важно отыскать смысл пережитого, опираясь на свою историю и метафоры. Предательство,
