Закончив чтение, обер-прокурор почесал затылок и сказал подручному:
— Очень толковый рапорт. Думаю, воздержусь от осмотра. И так все ясно. Два трупа, убийца задержан на месте преступления, а кто таков и зачем сотворил сие, узнаем из допросов. А ты, Степан Степаныч, сходи взгляни, может быть, что и позабыли.
Степан Степанович, маленький юркий человек, рапорта не читавший, потирая руки, направился в соседнюю комнату. Тем временем вернулся городовой — зеленый и едва держащийся на ногах. Отрапортовал вяло и посмотрел на начальника почти со слезой.
— Ну, ну, ну, голубчик, нельзя же так раскисать. Утром пришлем медиков, увезут трупы, так что устраивайся здесь на ночлег.
Городовой побледнел и сел без разрешения в присутствии такой важной персоны. Но персона сделала вид, что собирается уходить и не заметила этой неслыханной вольности. Из двери спальни, закрыв рот ладонью, вылетел Степан Степанович…
Часть вторая
Глава 1
Страшная месть
Петр Семенович Цыбин был самым почтенным, как ему казалось, преподавателем кафедры патологии, терапии и клиники Московского университета. Студенты же так вовсе не считали, давали ему время от времени обидные прозвища, откровенно храпели на его лекциях, однажды подложили в карман его пальто отвратительную серую мышь, а в другой раз привязали к кафедре обнаженную девицу, которую наняли на ближайшем углу за полтинник в складчину, и дико хохотали над неловкими усилиями профессора ее освободить или хотя бы чем-нибудь прикрыть. Но он мог все-таки считать себя счастливчиком: другим преподавателям доставалось и похуже.
Всем, кроме разве что Бильдяева. Цыбин его откровенно ненавидел. Однажды он заметил в его руках список запрещенных стихов поэта Лермонтова и тут же сообщил в полицейское управление. Однако стихам уже было около десяти лет, а у Бильдяева нашлись таинственные покровители (Цыбин был уверен, что покровительницы!), и его не только оставили на кафедре, но и вовсе не вызывали для дачи объяснений.
И вот теперь, когда его, известного профессора Цыбина, пригласили в Санкт-Петербург, чтобы представить ко двору, каково же было его возмущение, когда он на Невском нос к носу столкнулся с самым неприятным человеком на свете — Бильдяевым. Более того, Бильдяев жил в той же гостинице, только номер занимал более просторный.
Сегодня Бильдяев позвал его завтракать, а Петр Семенович, вместо того чтобы отказаться, принял приглашение и был втянут в спор о тонкостях психиатрического воздействия на пациента. Но и это не самое неприятное. Лакей принес Цыбину письмо из Министерства юстиции, где его в самых лестных выражениях приглашали на консультацию в городскую тюрьму по делу, которое, как было в письме сказано, «обещало быть очень громким». «Очень громким» — стало быть, попадет во все газеты, и петербургские, и московские. Петр Семенович тут же встал, сдернул салфетку и приказал лакею найти для него экипаж.
А отвратительный Бильдяев, проявив неучтивость, прочел письмо у него из-за спины и, хлопнув радостно в ладоши, сказал:
— Едем!
— Но позвольте, при чем тут вы, сударь? — начал было Цыбин.
На что хитрый Бильдяев выдал ему столько комплиментов, сколько он на своем веку никогда не слыхивал, уверяя, что всегда считал себя его учеником и теперь мечтает лишь о том, чтобы посмотреть, как работает маэстро. От такой тирады Цыбин потерял бдительность и промямлил только: «Ну, раз так…» — а Бильдяев уже стоял в шляпе и с тростью и открывал ему дверь.
То, что Бильдяев лживый и коварный, Цыбин понял только на месте, когда его «с учеником» провели в кабинет следователя Михеева. Тут-то все и началось. Спор их, начатый за завтраком, вновь разгорелся, да так, что следователь схватился за голову.
— Господа, вы оба уважаемые ученые, — произнес он примирительно, на что Бильдяев осклабился, а Цыбин поджал губы, — я не совсем понимаю ваших терминов и прошу мне растолковать доступно. Я рассказал вам о страшном преступлении и прошу ответить мне только на один вопрос: не является ли душевнобольным молодой человек, совершивший его? Прошу вас, господин Цыбин.
— Любое злодеяние, особенно столь кровавое и замысловато оформленное, есть действие болезни духа, это бесспорно. То, что ваш молодчик молчит и с тех пор в течение трех дней не проронил ни единого слова, только подтверждает мои слова. — Он заметил, как брови Бильдяева с издевкой поползли вверх, и усилил голос: — Да, да, именно так.
— Что же нам с ним делать?
— Смирительная рубашка, ледяные обливания — лучше всего неожиданные, сковывание по рукам и ногам.
Молодой следователь пошевелил губами, представляя, сколько возни и хлопот будет у него с этими обливаниями, и перевел взгляд на Бильдяева, с трудом скрывающего улыбку.
— А вы, господин Бильдяев, я вижу, вовсе не разделяете этого мнения?
— Не разделяю. Ваш рассказ меня определенно заинтересовал. Мысли кое-какие есть, но высказаться смогу только после того, как увижу подследственного.
— Пойдемте, — пригласил следователь Бильдяева, не взглянув на Цыбина, к которому, собственно, и обращался за помощью.
Разгневанный Цыбин выскочил из кабинета следователя и чуть ли не натолкнулся на чью-то широкую грудь.
— Разрешите представиться. Матрешкин Лука Лукич. Буду представлять обвинение по только что представленному вам делу. Прошу вас в мой кабинет. Эта молодежь, — махнул он рукой в спину Бильдяеву, — все только путает, не правда ли?
Цыбин внимательно посмотрел на Матрешкина. Грузный представительный господин лет пятидесяти, не чета этим юнцам.
— Я к вашим услугам, — решительно сказал профессор.
Суда для Саши не было. После той ужасной ночи, которая, он теперь и не знал, не пригрезилась ли ему, все перепуталось в его голове. Сначала он вовсе не мог говорить. Неделю не отвечал на вопросы и никого не замечал вокруг. Впрочем, замечать было некого. Сидел он в одиночной камере, следователь наведывался к нему раз в день, надзиратель заходил только затем, чтобы просунуть сквозь окошечко еду и забрать ее нетронутой обратно.
Через неделю он впервые заговорил со следователем. Отвечал медленно, плохо понимая, кто перед ним и что все это означает. Ко всему прочему Саша начисто позабыл многое из своей прежней жизни.
Судьба Лаврова решалась без его ведома и участия. Обвинение против него было построено на показаниях многочисленных свидетелей.
Так, к примеру, Анастасия Селиванова, служившая горничной у князя Налимова, показала, что сам князь был человеком весьма неприятным, можно сказать — женоненавистником. А вот с денщиком своим держался запанибрата, она слышала, как Арсений повышал на князя голос. Денщика своего князь баловал и к сыну его Александру относился куда как терпимо. В тот роковой вечер сын денщика поссорился с отцом и в момент, как она вошла в комнату, хотел броситься на нею то ли с кулаками, то ли с ножом кто их, нехристей, разберет.
