роли разведки госбезопасности в создании атомного оружия в стране взял на вооружение активный «профессиональный общественник от разведки» Владимир Борисович Барковский. Многократно он озвучивал, расширял и наполнял конкретным содержанием это определение Яцкова, своего коллеги по атомной четверке, единомышленника по научно-технической разведке и друга по жизни.
Категоричность констатации: «Каждый занимался своим делом» не менее категорично дает возможность осмыслить западные интерпретации участия разведки Страны Советов в атомном шпионаже. Фактически все послевоенное время на Западе «откровения» по атомной проблематике «в руках Советов» исходили из уст непричастных к проблеме.
Запад изощрялся, излагая якобы факты, а на самом деле перепевал измышления, полные домыслов о «краже секретов» и «дремучести» наших физиков. И когда ясность в тему «ученые и разведка» полная, нападки стали исходить от наших «доморощенных демократов», усиленно оперирующих полуправдой и непроверенными фактами «вокруг атомной эпопеи».
Что касается еще одного высказывания Анатолия Антоновича, то со временем оно стало нарицательным. Особенно это вовремя прозвучало, когда наши, отечественные, журналисты и «корифеи пера» пытались «убеждать» атомного разведчика Яцкова в «незначительной причастности советской разведки госбезопасности к созданию отечественного ядерного щита».
И не раз, и не два было удивительным, когда всегда спокойный Анатолий Антонович, делая паузу, решительно говорил, а точнее, как отрезал любые попытки оспаривать факт: «Было так, а не иначе!»
Один из журналистов подтвердил решительную уверенность Анатолия Антоновича в указанных двух констатациях его же третьим убедительным утверждением в причастности разных служб к «делу с атомом»: «ученые и сами с усами».
Вот как Анатолий Антонович пояснял «союз разведчиков и ученых», решительно отстаивая тезис, что «разведка никогда не претендовала на главенствующую роль, которая по праву принадлежит физикам». При этом легендарный ас атомной разведки не уставал повторять:
«Я никогда не видел смысла заниматься зряшним делом — взвешивать на аптекарских весах каждый факт, подчеркивающий значительный и исключительный вклад ученых-физиков или, наоборот, разведчиков. Ученые сами были с усами».
Получая полезную информацию они сверяли ее со своей, отбрасывая малоперспективные, тупиковые направления. Информация разведки позволяла нащупывать новые ориентиры и, как подчеркивал Игорь Васильевич Курчатов, «миновать многие весьма трудоемкие фазы разработки проблемы и узнать о новых научных и технических путях их решения».
Все указанное выше с тремя константами в отношении разведки к атомной проблематике однозначно оправдывает факт упреждения советскими учеными-ядерщиками и разведчиками-атомщиками ситуации, которую через несколько дней после капитуляции Германии провозгласил заместитель государственного секретаря США Джозеф Грю: «Если что-либо может быть вполне определенным в этом мире, так это будущая война между СССР и США» (19.05.1945).
И потому Пентагон разрабатывал планы атомного нападения на Советский Союз, причем не один и не два… План «Троян» — срок атаки 1 января 1950 года, «Дропшот» — 1 января 1957-го.
Но… Наступило 29 августа 1949 года — в Стране Советов взорвалась первая отечественная атомная бомба, охладившая безумные головы в Белом доме, Госдепе и Пентагоне!
* * *
Историограф НТР Владимир Борисович Барковский серьезно занимался разработкой этической стороны в деятельности разведки. Этот вопрос не был безразличен Анатолию Антоновичу.
В частности, он обращал внимание на глубокие размышления Андрея Дмитриевича Сахарова, трижды Героя Социалистического Труда за разработку отечественного ядерного оружия. А они гласили: стало ли наше государство, получившее атомную бомбу, жестче по отношению к человеку? И Анатолий Антонович приводил такое высказывание ученого:
«…до известного предела наличие у Советского Союза ядерного оружия не к большей жестокости, наоборот, к большей мягкости. Вспомните, СССР после смерти Сталина смягчил свою политику. Это-то и было главным фактором.
А стало бы подобное возможным без термоядерного оружия — трудно утверждать. Этот процесс был неоднозначным (например, Кубинский кризис), но мы же не знали, как развивались события, не будь Советский Союз должным образом вооружен…»
Все говорит о том, что, видимо, американским ученым стало известно о плане «Дропшот». И именно тогда двенадцать крупнейших физиков письменно в адрес президента Гарри Трумэна гневно заклеймили атомную бомбу: «Эта бомба не оружие войны, а средство массового истребления. Применять ее — значит попрать все нормы морали».
Видимо, они пытались снова остановить явление, которое образно определил Уинстон Черчилль: «Атомная бомба — второе пришествие Христа», а проще говоря: атомная одиссея — страшный, самый трагический отрезок в жизни человечества.
В этом пафосе работы разведки, конечно, могут быть и преувеличения, но одно несомненно: в этом деле есть и большая доля правды. Речь идет о том, что каждый раз, когда добывались ценные сведения по атому в резидентурах по обе стороны Атлантики, бывал праздник. Точнее, когда из Центра приходили оценки труда и источников, и разведчиков, а значит, и ученых-специалистов там, в глубине Отечества.
И даже с позиции сегодняшнего дня трудно спокойно знакомиться с высокой оценкой разведывательного материала, например, о производстве плутония на одном из американских промышленных объектов: «Полученные материалы очень ценны, позволяют сэкономить 200–250 миллионов рублей и сократить сроки решения проблем».
А ведь шла война, и производство одного самолета исчислялось десятком тысяч рублей. И наверняка такую тихую радость испытывал не раз Анатолий Антонович, а о том, что это так, говорится в книге его друга Александра Феклисова «За океаном и на острове»:
«Яцков был связан с агентами по атомной проблематике. Работа велась через связников, с которыми Яцков встречался в городе. Некоторая часть копий передавалась в тайнописи, и Яцкову приходилось долго возиться с реактивами, а затем разгадывать проявившийся английский текст, в котором нередко трудно было прочитать не только отдельные буквы, но и целые слова. Конечно же Яцков не мог напрямую встречаться с самым активным агентом Клаусом Фуксом, на связь с ним приезжали агенты-связники…» (Личная работа с источником — это мастерство, но через связников — это высший пилотаж.)
* * *
Любопытная заочная встреча произошла у автора, вероятно, с сыном Павла А. Визгина. Его отец, капитан первого ранга, в годы войны возглавлял военную разведку Северного флота Наркомата обороны. А 59-м году был начальником курса Высшей разведывательной школы, где автор проходил подготовку.
Именно Визгину его подопечные были обязаны на пару лет учебы, как это было принято в школе, звучными псевдонимами, заимствованными из списка знаменитых флотоводцев. Нам, четырем «североморцам» было приятно щеголять своими временными именами, а автору — именем самого легендарного Степана Осиповича Макарова, зачинателя многих новинок на флоте и в кораблестроении.
Но почему любопытная встреча? Дело в том, что, работая над биографиями моих старших наставников по линии НТР
