вот это, что разучились мы жить, так надо бы нас уничтожить… Ну вы можете себе представить, Роза, Шон! Эта гнида делает все возможное, чтобы все мои старания, которые я приложил еще смолоду, канули в небытие! Он уничтожит все воспоминания об этом, сделает из людей безмозглую рабочую силу. До чего же это все глупо!
— А разве этот театр открывается не на полученные от Вадима средства? — поинтересовался Шон, слегка наклонив голову набок. — Да и новых рабочих, извините, актеров он вам тоже приглашает. Как-то непохоже, что он уничтожает вас.
— Да, скорое открытие театра — его заслуга, но моя инициатива. Хочу, тем не менее, рассказать вам то, что до сего момента держал в себе, как тайну. Я не знаю, почему Никонов не стал отбирать у меня дом и такую работу, когда он со своей бандой заявились сюда, но прекрасно знаю, что в скором времени он собирается это сделать. Его мнение таково, что работой считается только то, что материально обеспечивает человека, потому-то, если вы обратите внимание, в душе Вадим совершенно пустой. Что же касаемо театра: этим он хочет лишь испортить мою репутацию, окончательно уничтожить доверие людей ко мне. Вы посудите сами: стройматериалы шли в театр, рабочие туда же, куча времени, и вдруг на выходе ноль отдачи! Люди же сразу меня возненавидят за такое. А то, как сделать нулевую отдачу, Вадим понял сразу, на всякие хитрости он умен. Любого, кто захочет стать актером в театре, а таковых были единицы, Никонов заставлял работать в другом месте. Вот так и произошло, что на открытие театра в нем не будет никого, кроме меня и пары детей. Ох, извините, и вас, Роза, если вы захотите устроиться ко мне. Вот только это для меня такая же загадка: для чего он вдруг решил послать вас? Неужели он хочет вам как-то насолить? В любом случае, будьте осторожны.
Как только речь Льва закончилась, в комнате стало очень тихо, только камин слегка потрескивал. Роза сидела с очень озадаченным лицом, она боялась соглашаться с мнением Льва, опасаясь того, что он может оказаться “шпионом” от Вадима, и в то же время ей было неприятно молчать, ведь в душе она была полностью согласна со всем сказанным. Но больше этого девушку охватывал страх снова оказаться на улице, в холоде и перед мутантами, особенно после того, как им выпал такой шанс сохранить свои жизни. Шон не мог сказать ни слова, и даже не из-за того, что был шокирован речью Льва, а скорее потому что нечего было говорить. Он, так же, как и Роза, сомневался в своем доверии. Заметив такие лица гостей, Лев прокашлялся и сказал:
— Вы мне вовсе не известны, но я вам рассказал уже слишком много. Мне не знать ваших намерений, я вполне могу предположить, что сам Вадим послал вас, чтобы собрать неопровержимые доказательства моей измены Светлограду. Но мне уже не страшно. Во-первых, я готов принять судьбу, терять больше нечего. А во-вторых, вы показались мне другими, и я подумал, что вам можно доверять. Может быть, я ошибся, это уже только вам самим знать, — когда Лев снова замолчал, Шон отвернул голову и незаметно ухмыльнулся.
— Допустим, — начал Родригес, продолжая еле заметно улыбаться, — мы вам верим и вас поддерживаем, Лев Ильич. Но как отнесется к этому Никонов, если вдруг узнает? Вы что-то говорили об “измене”.
— Видите ли, Шон, Вадим устроил здесь самое настоящее государство, в современных, конечно, масштабах, и не мог оставить свою страну без свода законов. А законодатель из него, честно скажу, посредственный. Вот один из пунктов его — “Государственная измена”. Вы люди умные, вам, думаю, не стоит объяснять смысл этих слов. А наказание у него простое — казнь.
Родригес вспомнил момент казни одного из жителей Новоземелья, о вине которого ему не было ничего известно, но, скорее всего, то было какое-то настоящее преступление. Да и Новоземелье всегда находилось в надежных руках. Изначально они были под надежной опекой сильного лидера — Федора, а потом перешли в руки молодого, но мудрого Березина.
— Да и пускай! Знаете, может скоро ни нас, ни его не будет, — внезапно продолжил Лев. — Что суждено, то и свершиться. О всем судят только там, — он указал взглядом наверх.
— Вы говорите, как священник какой-то, — заметил Шон. — А тут религия, случаем, не под запретом? Я ничему бы не удивился.
— Тут и ответить не могу ничего. Вот, посмотрите, — Лев указал рукой на дальнюю стену, на которой висел толстый деревянный крест и несколько икон, покрытых мутным стеклом. — Вроде бы мне никто не запрещает это у себя держать. Но это с одной стороны. А с другой, — он подошел к большой, заполненной книгами полке, достал оттуда тонкую книжонку, больше походившую на брошюру, и передал Родригесу. — Это писал я. Вернее, писалось это моими руками со слов Вадима. Прочтите вот здесь.
“Главное, что дал нам Бог, — есть труд, возможность трудиться, которая из обыкновенной нужды превратилась в настоящий досуг и счастье. Ведь одна из главных заповедей Христианства гласит: “Трудись — и будешь услышан Богом, а коли забудешь труд — сам будешь забыт”. Это и есть главная заповедь, соблюдая которую, вас не будет поглощать грех…”
— Ну и скажите: не бред-ли это?
— Я не был никогда человеком религиозным, — отложил книгу в сторону Шон, — но, если я не ошибаюсь, в заповедях такого не было.
— И вы не ошибаетесь.
— Вадим дошел до того, что заставляет людей верить в лживые заповеди? Он меняет под свой лад то, что устоялось за долгие века?
— Умно, ну согласитесь. Вот так взять — и поменять. Зато теперь ему стали верить вдвойне больше.
По мере пребывания в гостях, у Шона складывалось все более презрительное мнение о Вадиме. Если по прибытии в город и на следующий день Родригес относительно к нему с неким терпением и малым, но хотя бы каким-то, уважением, то теперь не осталось ничего, кроме отвращения при одном лишь упоминании его имени. Так что, когда Роза и Шон покинули дом Льва, они даже представить себе не могли, каким надо быть мерзким человеком, чтобы подчиняться Вадиму совершенно бездумно, следовать каждому его приказу. Хотя, возможно, у этих людей просто нет другого выхода. Скажи слово против — вылетишь отсюда и станешь кормом для мутантов.
Глава 6
Шон проснулся посреди ночи. Липкое, потное лицо сверкало при свете луны, просачивающегося сквозь слегка приоткрытые шторы. В
