— Это шутка, мистер Уэллс, всего лишь шутка. — Заметив реакцию гостя, Меррик оборвал смех. — Что бы со мной стало, не имей я возможности посмеяться над самим собой?
Не дожидаясь ответа, он уселся за рабочий стол, на котором стоял макет церкви.
— Что со мной будет? — пробормотал Меррик с внезапной горечью. — Что со мной будет?
Наблюдая за неуклюжими движениями Человека-слона, Уэллс чувствовал, как его сердце наполняет чистое, глубокое сострадание. Тривз ошибался: это удивительное существо, такое наивное и добросердечное, не могло устраивать для сильных мира сего страшных испытаний. Меррик звал гостей совсем не за этим, а затем, чтобы обманом вырвать у жизни немного тепла и сочувствия. Нет, доктор точно ошибался, приписывая своему пациенту порочное желание внушать гостям страх. Впрочем, у писателя, искушенного в человеческих слабостях, сложилось впечатление, что хирург преследовал вполне эгоистические цели: показать, что он один способен понять, что творится в душе Человека-слона, и зарезервировать себе местечко в Истории подле него. Лицо Меррика было кошмарной маской, надежно скрывавшей любые чувства; такая внешность могла обмануть кого угодно, и опровергнуть заблуждение умел только сам Меррик. Услышав смех Человека-слона, Уэллс спросил себя, не встречает ли он каждого гостя радушной, ласковой улыбкой, улыбкой, призванной смягчить жуткое впечатление, производимое его уродством, улыбкой, которую миру не суждено увидеть.
Когда писатель вышел из комнаты, по его щеке сбежала непрошеная слеза.
XIII
С тех пор как в жизни Уэллса появилась корзинка из ивовых прутьев, на него опрокинулся ливень удачи, смыв скопившуюся на его костюме пыль прошлых несчастий. Вскоре Герберт с отличием окончил курс, получил степень бакалавра зоологии, начал преподавать на биологическом факультете заочного колледжа при университете, занял пост главного редактора «Юниверсити корреспондент» и стал писать эссе и заметки для «Эдюкэйшенл таймс», что позволило ему скопить за довольно короткий срок приличную сумму и окончательно избавиться от последствий своего первого провала, вновь обретя уверенность в себе. Уэллс завел привычку перед сном тайком от Джейн ласкать корзинку долгим взглядом и гладить ее туго переплетенные прутики. В такие минуты он чувствовал себя непобедимым, могущественным, способным пересечь Атлантику вплавь и голыми руками справиться с тигром.
Увы, Уэллс недолго наслаждался безоблачным счастьем: на горизонте объявилась его семейка, прознавшая, что малыш Берти превратился в состоятельного джентльмена. Не имея ни сил, ни желания протестовать, Уэллс принял обязанности главы клана, тем более что для отца они оказались непосильными: окончательно развалив торговлю посудой, Уэллс-старший поселился в крохотной лачуге в Найвуде, деревеньке к югу от Рогейта, так что из окошка были видны и склон Картинг-Даун, и тополя Аппарка, а вскоре круговорот жизни принес туда же и остальных членов семьи. Первым сел на мель Фрэнк, давно оставивший мануфактуру и сделавшийся уличным торговцем часами, но не слишком преуспевший на этом поприще, о чем свидетельствовали два здоровенных баула, набитых его товаром, которые занимали слишком много места и мешали спать по ночам, оглашая комнату мерным тиканьем, производимым колонией механических жучков. За ним явился Фрэд — тому дали расчет, едва сын хозяина, для которого простодушный братец Герберта согревал место, вошел в возраст. Оказавшись под одной крышей, братья принялись зализывать раны и, по примеру отца, принимали удары судьбы с недоумевающими ухмылками. Последней до этого дома добралась мать, изгнанная из райских кущ Аппарка по причине внезапно поразившей ее глухоты. Не вернулась сюда только Фрэнсис, рассудившая, видно, что в детской могилке ей будет просторнее, чем в тесной лачуге. Да, там и без нее было не протолкнуться, и, чтобы кормить многочисленных родственников, населявших провонявший табаком и пивом и наполненный перезвоном Фрэнковых часов карантинный барак, Уэллсу приходилось выбиваться из сил, что в один прекрасный день кончилось кровавой рвотой на лестнице вокзала Чаринг-Кросс.
Диагноз был ясен: туберкулез. И хотя больной быстро пошел на поправку, внезапная хворь была предупреждением: если не придержать бешеной скачки, в которую превратилась его работа, новая атака болезни не заставит себя ждать. Уэллс подошел к делу практически. Накопленных средств было достаточно, чтобы новую жизнь не пришлось начинать на пустом месте. Герберт решил оставить преподавание с его невыносимым расписанием и бесконечной спешкой и полностью посвятить себя литературе, занятию куда более спокойному и подходящему для выздоравливающего. Написав кипу статей для разных газет и подготовив эссе для «Фортнайтли ревью», он добился, чтобы ему отвели подвал в «Пэлл-Мэлл газетт». Столь явные успехи подвигли молодого литератора на покупку загородного домика в Саттоне, в местечке под названием Норт-Даунс, о котором еще не пронюхали вездесущие лондонцы и которое обещало стать отрадой его измученным легким. В какой-то момент Уэллсу показалось, что все его дальнейшее существование будет столь же спокойным и безмятежным, однако вскоре он понял, что ошибался: покой оказался мнимым. Случай, у которого писатель, по всей видимости, был любимой игрушкой, преподнес ему очередной сюрприз, с головой окунув в нежданное и сладостное любовное приключение.
Эми Кэтрин Роббинс, которую Уэллс прозвал Джейн, прежде была его студенткой, и он выделял ее из толпы прочих. После занятий они вместе шли к вокзалу Чаринг-Кросс, чтобы сесть в разные поезда; разумеется, в обществе столь очаровательной девушки писатель не мог не прибегнуть к своему знаменитому красноречию. Однако их невинные беседы принесли совершенно неожиданные плоды. Это Изабелла, законная супруга, открыла Уэллсу глаза, когда после возвращения мужа из Путни, где он неделю гостил у Джейн и ее матушки, между прочим заметила, что девчонка наверняка влюблена в него как кошка. Когда жена потребовала, чтобы он раз и навсегда прекратил всяческие отношения с бывшей студенткой, если хочет сохранить брак, Герберт только пожал плечами. Выбор между этой скучной, холодной женщиной и славной, жизнерадостной Джейн был настолько очевиден, что писатель, не мешкая, собрал свои пожитки, книги и корзинку из ивовых прутьев и переселился в мрачную нору на Морнингтон-плейс, между Юстоном и Кадменом. Как ни хотелось бы Уэллсу думать, что он бросает семейный очаг ради головокружительной страсти, это едва ли соответствовало действительности. Скорее им двигало известного рода любопытство, желание увидеть малышку Джейн без одежды и жажда разорвать порочный круг тусклой повседневности, начав по-настоящему новую жизнь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
