Будь я раджой, думал Червь, я бы запустил его на переговоры с тугриками. Это неважно, что Антон абсолютно далек от здешних реалий. Будь я раджой, я бы пользовался даром фигуриста, пока мог. А поскольку раджой был бы я, то я знал бы, что срок невелик. Если охота на Снегиря завершится успехом, некий Книжный Червь честно сдержит обещание, данное бабушке Антона Френкеля, и отправит парня домой. У некоего Книжного Червя есть такие возможности. Скорее всего бабушке, железной старушке, которой мы признательны за великие подвиги, не понравится метод, – но результат понравится обязательно.
Врать – глупо. Хотя иногда необходимо.
Мудрый же говорит правду в разумных количествах.
Ближайшая складка кляксы назойливо завибрировала. Остановившись как вкопанный, Червь принюхался. Сейчас они находились на берегу Грязнухи, в треугольнике, образованном харчмой Хун-Хуза, питомником бойцовых выхухолей и храмом Кривой Тетушки. Где-то здесь, обложенный флажками, располагался тайник рыцаря, но Червя это больше не интересовало. Бабка заложника выполнит обещанное. За внука она душу продаст. Значит, надо ждать, одновременно завоевывая признательность раджи. Тем паче что сделать это проще простого.
– Быть начеку!
Тридесятник подобрался, встопорщив усы, лучники сошлись поближе, готовые хватать. Червь раздраженно махнул им рукой: отойдите на шаг! Мешаете чуять! За складкой, откуда дул сквозняк, что-то намечалось: дорожное происшествие? несчастный случай? – и надо было притворяться равнодушным, дабы не спугнуть судьбу-индейку…
Есть!
– Хватайте их!
Лучники упали на троицу голых Отщепенцев, крутя добыче руки. Дичь стоила трудов: крепыши с бычьими загривками, ежик мускулистых голов стоит дыбом, как шерсть на холке пацюка-куроеда. В переноске тяжестей будут незаменимы. А если еще и продержатся недельку до «пшика»… Наблюдая за свалкой со стороны, Книжный Червь понимал: да, продержатся. За недельку не поручимся, но денька три-четыре… Похоже, на изнанке складки расшиблись две машины, и в данный момент крепышей в бессознательном состоянии везут в больницу. Это надолго. Станут оперировать – значит, наркоз дадут.
Тоже кстати.
– С-суки! Козлы позорные!
– Толян! Мочи их!
– Не посрамим славы Ла-Ланга!
– Ы-ыххх!
Последний вопль принадлежал богатырю-тридесятнику, в коем проснулся мятежный дух Белой Гориллы. Ринувшись в свалку, он замолотил кулаками в грудь – в свою собственную грудь, чем привел лидера Отщепенцев в оторопь и позволил лучникам опутать вервием кривые ноги последнего. Затем тридесятник внезапно остыл и покинул театр военных действий, предоставив бойцам завершать пленение деморализованной троицы. Червь не встревал, лишь однажды помешав рьяному лучнику огреть Отщепенца по затылку дерьмом тяглового слона, высохшим на солнцепеке, – потеряв сознание здесь, крепыш мигом «пшикнет», утратив ценность. Глядя, как добычу волокут прочь, к крепости, Книжный Червь успокаивающе похлопал по плечу бледного Антона (фигурист скверно переносил насилие, будучи вынужден оставаться простым зрителем), и, удостоверясь, что на лицо парня возвращается румянец, шагнул к одному из лучников, пострадавшему за родину.
Присел над бесчувственным солдатом.
Вслушался.
Нет, ничего. Все в порядке. Пятый круг процесса, когда потерявшие сознание обитатели кляксы притягиваются в майорат рыцаря, не начался: лучник находился здесь и только здесь. Скоро очухается. Даже четвертый круг – когда спящие из рыцарского майората начинают сохранять память – медлил. Это хорошо, но ненадолго. Надо спешить.
Проклятье, как трудно спешить, если приходится ждать, ждать, и больше ничего!
Вдобавок голод…
Неожиданно успокоившись и даже рассмеявшись, что с ним случалось крайне редко, Червь подмигнул Антону:
– Ну что, фигурист? Пойдем увидимся с твоей бабулей?
– Вы… – Парень просиял, забыв о ненавистном насилии. – Вы услышали, да?!
– Услышал. Эй, тупицы, за мной! Бегом марш!
Парень крепкий, думал Червь, набирая скорость. Выдержит. Этому пробежка в радость. Хотя путь к источнику Жар-Петухов, куда они направлялись, был неблизким. Сам же Червь, умея проницать складки насквозь, сейчас хотел напряжением сил телесных сбросить напряжение ума. Разрядить волнение, сгладить острые углы. Бег, знаете ли, успокаивает.
Встречаться с рыцарем надо без лишних эмоций.
В ощутимой пользе хладнокровия Книжный Червь давно убедился. Ибо ненавидел рыцарей Ордена Святого Бестселлера так, как можно ненавидеть лишь бывших соратников.
VI. Картина маслом: Сивилла ждет на скамеечке
А пусть-ка скажет автор, какого хрена лезет в такую степь, где не то что ихний конь не валялся, а просто нормальному человеку делать нечего? И не надо томных глаз: это наша пашня, мы там жнем…
К чему это я? А к тому, что не ополоумевший баптист это пишет. Жена моя вами восхищена. Бродит по комнате, трогая рукой корешки и бормоча: «Книжечки мои, книжулечки… одни вы меня никогда…»
Из анонимных писем В. Снегирю
Обратиться к психиатру? И что сказать? Марк Соломонович, дорогой, у меня острейший приступ deja vu плюс параноидальный бред? Он пожмет плечами, наш мудрый Марк Соломонович, пропишет валерьянку или коньячок… В любом случае отступать поздно. Потому что Костя поверил. И Леночка поверила. Даже пойди она на попятный – дети не отступят, и будет только хуже.
Марии Отаровне было страшно. Впервые за долгую жизнь она ощущала себя преступницей. Но другой, много больший страх пересилил. Страх потерять Антона. Ради внука она пойдет на что угодно. В конце концов, они ведь не сделают ничего плохого этому человеку! Поспит, сколько нужно, на даче семьи Френкель, а потом его отпустят. Пусть, если захочет, обратится в милицию. Но – позже. Зато Антон будет спасен. Неужели этот писатель не согласился бы проспать лишние день-другой, чтобы спасти жизнь человеку? Конечно, согласился бы. Мария Отаровна ему все объяснит, по завершении… Нет, она объяснит раньше! Там, во сне.
Писатель поймет и простит.
Старая женщина в сотый раз посмотрела на часы. 7:43. Поезд прибыл. Нужный человек, наверное, выходит из вагона. Костя с Леночкой поджидают его на платформе. Как медленно тянется время! Она уже вся извелась. Скорее бы конец. Устало опустившись на скамейку возле чужого подъезда, Мария Отаровна машинально провела ладонью по спинке – словно кошку гладила. Это ее всегда успокаивало. Но сейчас вместо шелковистой шерсти Лизки, полосатой любимицы, рука ощутила мерзлую доску. Она непонимающе уставилась на собственную ладонь, покрытую крошками облупившегося сурика.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
