Навстречу нам выскочила босоногая, сплошь в веснушках девочка со смешно торчащими косичками. Замерла и уставилась на нас, раскрыв рот, словно мы были не простыми монахами, а оборотнями в рясах.
По правде говоря, именно так я и ощущал себя в тот момент. Чего не скажешь о моем приятеле.
– Мир и благополучие этому дому, – благостно сказал Грош. – Дочь моя, не найдется ли здесь приюта бедным странникам?
– Чего? – Девочка удивленно шмыгнула носом.
– Пожрать да поспать бы! – буркнул Грош своим обычным голосом.
– А! – Девочка расплылась в улыбке, демонстрируя на удивление кривые зубы. – Это можно! Я мамке скажу! А вы проходите пока туда, в трапезную! Там вас накормят!
– Спасибо тебе, добрая душа! – прослезился Грош.
– А не стесним ли мы других постояльцев? – как бы невзначай поинтересовался я.
– Не! – Девочка помотала косичками. – У нас постояльцев-то – лишь двое рыцарей да слуги ихние…
Мы с Грошем удовлетворенно переглянулись.
Вошли в трапезную и незаметно пробрались к ближайшему столу. Нельзя было допустить, чтобы наше здесь появление хоть как-то походило на злополучную для рыцарей встречу с юродивыми.
Впрочем, пока что мы были здесь одни, если не считать могучей женщины, неторопливо подошедшей к столику.
– Здравствуйте, святые отцы! – сочным низким голосом сказала она. – Что-то я не видела вас в местном приходе. Каким ветром занесло вас в наши края?
На этот раз я взял на себя роль главного лжеца:
– Шествуем мы по святым местам, добрая женщина. По поручению Церкви обходим святыни, выясняя, что уцелело после Великой войны…
– Да, эльфы, будь они неладны, немало наших земель испоганили, – сурово сказала женщина. – У меня самой и муж, и братья на той войне головы сложили. А были они лучшими в округе работниками…
– Упокой Всевышний их души! – сказал Грош.
– Одни девки на хозяйстве остались… – сказала женщина, остановив на моем приятеле долгий пронзительный взгляд.
Готов поклясться – она рассматривала Гроша, отнюдь не лучась благочестием. Мой взгляд невольно опустился на ее фривольно приоткрытую грудь. Та вздымалась высоко и часто, невольно гипнотизируя бедного монаха…
– Э-э… Нам бы перекусить чего, дочь… гм… моя! – запинаясь, сказал Грош.
– Да-да, конечно, – сказала хозяйка, расплываясь в улыбке. Она попятилась, словно боясь упустить нас из виду, и исчезла за дверью.
– Что-то мне не по себе, сын мой, – сказал Грош. – Сдается, меня только что возжелали.
– У меня такое же чувство, – признал я.
– Нехорошо! – строго покачал головой Грош. – Вводить во искушение духовное лицо – грех особый… Взять его, что ли, на душу?
Я вытаращился на приятеля. Тот задумчиво поскреб подбородок и сказал:
– Боюсь, слишком тяжел этот грех. Даже для меня, многогрешного. Фунтов двести мирянка весит, не меньше…
Мы скрючились, давясь от смеха.
В это время по трескучей деревянной лестнице принялись спускаться знакомые нам личности. То были слуги и оруженосцы благородных рыцарей.
Мы немедленно изобразили обреченное уныние, подобающее духовному сословию. В сторону слуг не смотрели нарочно – будто нас и не интересует постороннее присутствие.
– Эй, хозяйка! – развязно крикнул усатый оруженосец. – Принеси-ка нам пива!
Из дверей показалась монументальная женская фигура.
– Придется обождать! – заявила она. – Пока святых отцов не накормлю!
– Но позвольте… – попробовал было возразить один из слуг.
– Потерпите, ничего с вами не сделается! – отрезала хозяйка. – Ваши благородные господа всем довольны?
– Да, но…
– Вот и славно! А вы, прислуга, знайте свое место и ведите себя прилично! – грозно сказала женщина и повернулась к нам.
Тут же лицо ее обрело ласковое, почти материнское выражение.
– Простите, святые отцы, но эти слуги – такие негодники!
– Да уж… – буркнул я.
– Жизнь наша многогрешная… – задумчиво протянул Грош.
Намек на многогрешность жизни заставил хозяйку зардеться. Она бойко приговаривала что-то, расставляя на грубом деревянном столе тарелки и чашки, и грудь ее колыхалась перед нашими несколько ошалелыми физиономиями.
Слуги же взирали на нас с уважением – как будто бы нам прямо у них на глазах удалось приручить медведицу.
Одарив нас многозначительными взглядами, хозяйка наконец оставила нас.
Некоторое время мы с Грошем все еще обалдело пялились друг на друга. Затем чинно приступили к трапезе. Ловя на себе внимание слуг, как бы невзначай перебрасывались негромкими фразами.
– Устал я что-то с пути…
– А еще отцу-настоятелю про беду рассказывать…
– Да… Кто бы мог подумать, что такое случится…
– Видать, недоволен Всевышний нашей Церковью…
– Свят-свят… Молиться надо больше!
– Да куда ж больше! Все лбы себе порасшибали уже…
– А все-таки чудно это…
– Что – чудно?
– Что звезда с неба – и прямо на храм рухнула.
– И не говори, брат мой, – как мы только уцелели?
– Хорошо, что по нужде со службы отлучились. Грех, конечно…
– Грех был бы, если бы во время молитвы не утерпели!
– И то верно. Говорил – не надо было ту похлебку хлебать…
– Да уж… Но как звезда бабахнула – у меня сразу все как рукой сняло!
– Тише ты, миряне услышат…
Само собой, нам только и нужно было, чтобы до мирян донеслась суть нашего разговора. Не прошло и минуты, как усатый оруженосец уже подходил к нам – неуверенно, бочком.
– Здравствуйте, святые отцы, – неловко поклонился он.
– И тебе не болеть, сын мой, – хлебая наваристый суп, отозвался Грош.
– Можно присесть? – спросил он и, не дожидаясь ответа, присел на краешек лавки. – Случайно услышал, что вы видели, где упала звезда.
– А тебе какое до того дело? – с подозрением спросил я. – Нехорошо это – чужие разговоры подслушивать! Ступай себе с миром…
Нарочито равнодушно я принялся поедать жаркое с большой черной сковороды, макая в густую ароматную подливку кусочки свежего хлеба. Грош же отставил пустую миску, чинно вытер руки о рясу и принялся вгрызаться в зажаренную гусиную ножку.
Усатый невольно сглотнул, скосился в сторону своего все еще пустого стола.
– Ты голоден, сын мой? – чавкая, спросил Грош. – Не желаешь ли вкусить с нами этого божественного гуся?
Усатый помотал головой, будто стряхивая наваждение:
– Н-нет, что вы…
– Может, пива? – Я пододвинул к усатому кружку с густой пенной шапкой. Усатый, облизываясь, вытаращился на кружку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
