Я нашарил в кармане карточку с данными. На протяжении веков казалось, что носители информации вот-вот отступят под натиском всепроникающей сети, но всякий раз им находилось новое применение. Любой трансфер данных через локальный хаб можно отследить, в любой инфор заглянуть… но карточку для этого надо прежде сунуть в приемник. На «сером» и «черном» рынке Периферии, упрямо державшейся под натиском киберэкономики — чудовища, сплетенного из иллюзий, чтобы питать орбитальные заводы и стеки термоядерных реакторов золотой кровью денег, — роль платежного средства играла в основном информация. Не всякая, конечно. Такая, что жгла карманы своим хозяевам, заставляя отдавать опасные данные в обмен на ценности материального мира: все, что можно купить за ливры или рубли, если не опасаешься демонов-бухгалтеров, бдительно контролирующих каждую сделку, проведенную через сетевые терминалы планеты. Аль Капоне, как известно, умер в тюрьме, потому что не заплатил вовремя налоги.
Карточка, которую я держал в кармане, была очень дорогой: в нормальных деньгах — ливрах или тенге — я бы оценил ее тысяч в двести. В обычных условиях никто не позволил бы разбрасываться деньгами так бесшабашно, но мне данные на карте не стоили ни сента. Колониальной службе — тоже. Тем более что я не собирался ею расплачиваться. Для окончательных расчетов у меня «пурга» в рукаве.
Под ногами расплывалась грязная лужа. Неестественно стойкая, будто пластиковая, футбол-трава под насыпью росла плохо, дернина рвалась огромными клочьями. По воде ползли комья дешевых чумаков: обрывки аляповатых, пестрых узоров смешивались, наслаивались. Устрашающе скалились чьи-то снежно-белые челюсти из-под камышовой кочки. Вились над головой комары, огромные и злые, словно беженцы из запрещенных формально лабораторий по производству биологического оружия. Некоторые пытались приблизиться ко мне, но репеллент отгонял кровопийц, и те с разочарованным гулом уходили на бреющем.
Стряхнув ленивое оцепенение, словно разлитое в густом воздухе, я двинулся прочь, в сторону церкви, откуда, как я знал, должен был явиться мой стукач. Собственно, там он и жил — среди прикормленных нелюдей, в обмен на долю подаяния защищавших храм от науськанных империалистами неофитов. Где-то среди покосившихся, полуразваленных домов прятался и мастер, которого я должен вычислить. И отрасходовать в назидание ему подобным.
Этому району всегда не везло. Хоть на век загляни в прошлое, хоть на три — на форштадте всегда размещалось гетто: еврейское ли, цыганское, русское. И сейчас в тени дамбы, не позволяющей тепловатой лагуне окончательно захлестнуть город, собрались те, кому нет доступа в поселки за колючей проволокой.
Добро пожаловать в джунгли большого города, мелькнуло у меня в голове, когда в кефирном небе закачались перистые, облезлые ветви эвкалиптов.
— Дядь!
В смутном мерцании облачного полога я различил нескладный силуэт на фоне потрескавшейся древней стены.
— Дядь, дай отработаю читку…
Я прищелкнул пальцами, вызывая ночное зрение. Тьма рассеялась, открыв узоры мушек на голых костлявых плечах. Мешки под глазами. Растрескавшиеся губы. Сколько же ей лет — двенадцать, тринадцать? Будь она городской, я сказал бы — тридцать. В дримтауне — пожалуй, семьдесят. Дальше никакие пластурги не скроют подступающей старости. И пустой взгляд, невзирая на лошадиную, если верить количеству мушек, дозу пситропа. Должно быть, вирусная апатия, этот бич трущоб, высасывающий интерес и волю к жизни.
— Не дам, — отрезал я, машинально потирая бугорок на плече, след многочисленных прививок. — Просадишь на мультики.
Шлюшка не стала спорить. Осела по стене, по паучьи терпеливо ожидая следующего прохожего, невидящими глазами всматриваясь в узоры наркотических грез. Ей уже не помочь. УНФОР из-под крыла Службы обеспечивает каждого жителя Земли продовольственным минимумом — но это в теории, а на деле жетоны используются в качестве вспомогательной валюты: потому что любой, у кого есть хоть полшанса заработать на человеческую пищу, именно так и поступит. Зато промпакеты можно перегонять, скажем, на спирт, И потом гордо прокатиться на стареньком автомобиле вокруг квартала, под надсадный кашель движка и гиканье мальчишек.
Под ногами захрустел гравий: я приближался к жилым кварталам. Футбол-трава, по которой, если верить рекламе генженеров, могли невозбранно носиться стада бешеных бизонов, в трущобах странным образом не приживалась. Во всяком случае, там, где ей место — на проезжей части, потому что все остальное проклятая флора закрыла плотным пушистым ковром.
Если стукач не пришел, это может означать… хотел бы заявить, что «только одно», но какое там! С ходу могу назвать три причины, и какая мне нравится меньше — даже не скажу. Его могли израсходовать свои. Узнать, что Алекс регулярно общается с городским, — мало, в конце концов, мирок «серого рынка» не может существовать, замкнувшись в себе, но если кто-то сообразил, что я не просто пижон из богатых кварталов, — безопасность важнее денег. Информатора могли прикончить конкуренты: жестокое соперничество между мелкими кланами групарей упрощает жизнь как полиции, так и преступным Домам, но мне сейчас особенно не с руки было пожинать его плоды.
А еще от Алекса могли избавиться мои конкуренты. И вот от этой мысли у меня мурашки бежали по коже, невзирая на теплую ночь и термокуртку. Моя жертва — не столь высокого полета птица, чтобы заинтересовать отдел внутренних расследований: утечка из банков данных Службы если и присутствует, то минимальная. Значит — какая-то государственная контора. И я прозакладываю все вколоченное в меня «железо» (сколько же лет этой идиоме? только в темном Средневековье «протезы», как называли тогдашние примитивные импланты, делались из стали), что знаю, какая страна решила навести порядок на границах. Конечно, это может быть и Объединенная Европа… но не верится. А с церковниками, чьими руками Империя обычно делала грязную работу, мне связываться совсем не хотелось. Об этом не принято знать, но бывали случаи, когда российским спецслужбам сходило с рук убийство голубца. Редко, правда. Вот только мне будет не легче, если я окажусь очередной диковиной. Тем более — какой из меня голубец, на самом-то деле?
Руины по обочинам сменились домами — пусть древними, перекошенными, ощерившимися в мутное небо черными клыками обвалившихся крыш, но все же людскими обиталищами. Окна затянуты волнистой, полупрозрачной пленкой, на каждом подоконнике — кассеты с песком, где на гидропонике прозябают кабачки. Кое-где даже светились вместо полосок биолюмного желе настоящие панели, питавшиеся, верно, краденым электричеством. Разлагались под ногами в клейкую плесень брошенные обертки. Настоящий город, только очень бедный. И, как любой настоящий город — не имею в виду бюргерские местечки Миттельевропы, как триста лет назад замирающие с наступлением темноты, — трущобы не ведали сна. Слышались голоса, откуда-то звучал, подергивая нервы, призывный альфа-дэнс, шипел под паяльником термопласт. Полосы блеклого мерцания, падавшие на траву, колыхались, пытаясь соревноваться с отсветами мутного, низкого неба.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
