А в это время из земель отоми возвращался в великий город Теночтилан караван купцов-почтека. Покачивался на носилках похожий на общипанную ворону Таштетль, позади, на таких же носилках лежал связанный Ваня, а впереди, глотая слезы, шел Тламак. Друг Вани. Бывший друг. Предатель. Именно он, не имея в голове никаких дурных мыслей, разболтал когда-то Таштетлю о сыне богатого вельможи из-за далекого моря и чуть ли не родственнике самому Белому Касику, повергнувшему в ужас целый отряд тарасков. Уходя, прихватил Таштетль с собой и Ваню. На рынке еще, когда ели с Тламаком лепешки, попались на глаза Таштетлю. Кивком головы жрец отозвал в сторону проводника, а Ване… Мешок на голову — и все, не трепыхайся. Слуги Таштетля дело свое хорошо знали.
Шел Тламак впереди, мучался. Совесть заедала — ведь это из-за него все, из-за него… А может, ночью напасть на стражников, развязать Ваню, бежать? Нет. Страшно это все. Боязно. Разве может он, Тламак, тягаться со страшным Таштетлем? Не получится ничего. Нечего и пытаться.
Шел Тламак впереди да глотал соленые слезы. В синем небе за его спиной взрывалось жаром жестокое солнце.
Глава 10
Крепость на плоскогорье Анауак — озеро Тескоко. Июнь 1478 г.
Рыцарь опасной дороги не минет!
Враг неподвижен за серой скалой,
Прыгнет и крикнет, опустит и вынет,
Красный от крови кинжал роковой.
В. Брюсов, «Витраж — триптих».
Я привык к тому, что всю жизнь мне везло,
Но я поставил на двойку, а вышел зеро.
Майк Науменко, «Старые раны»
Стояла жара — земля раскалывалась черной паутиной трещин. Зной почти высушил русло небольшой речки, оставив лишь узкий коричневатый ручей — но и то было благо. Именно к этому ручью, оставив на время горные отроги, спускались на водопой дикие звери, именно к нему приходили люди смыть въевшуюся песчаную пыль. В двух полетах стрелы от ручья вздымались к небу красные скалы, а за ними тремя широкими уступами спускалась к реке долина, поросшая густой травой. Ветер гнал по траве голубоватые волны, играл листвой редких раскидистых деревьев, дававших густую тень — спасение путников. Целое стадо ланей, спасаясь от оцелота, пробежало на запад, где, ближе к океану, угадывалась фиолетовая дымка непроходимого леса.
На границе гор и долины, среди скал, угнездилась небольшая крепость — мощные стены из красноватого камня, обитые медью ворота и две высокие башни. Мимо крепости проходила узкая дорога, выбегала из горных ущелий и змеилась внизу, в долине. Дорога эта была одним из немногих путей, что вели на север, в земли отоми и пупереча и дальше, к Ново-Михайловскому посаду и Масатлану. К югу от крепости — вон, видно с башен — простиралось обширное плоскогорье Анауак — земли могущественной империи ацтеков. Крепость называлась Теспатль, что в переводе на русский имело два близких по смыслу значения — кремень и нож — и когда-то принадлежала отоми. Если смотреть сверху, крепость Теспатль действительно напоминала лезвие широкого кремневого ножа, широкое к воротам и сужающееся позади, к скалам. Глубокое ущелье защищало крепость с востока. С запада и севера громоздились неприступные скалы. Лишь южная — широкая — сторона, там, где ворота, выходила к дороге — именно над ней и нависали башни, да так удобно — что без соизволения коменданта крепости вряд ли кто мог бы проследовать на север. Чужой отряд ждал бы целый град камней, а теперь еще — и грозные тяжелые пушки, с великим трудом доставленные в Теспатль двумя артелями неприхотливых носильщиков-каита. Нависающие над дорогой башни отбрасывали на плато длинные черные тени. Дувший с гор ветер бросал в глаза часовым мелкую красную пыль.
— Вот послал черт работенку! — отплевываясь, выругался Олелька Гнус. — Спасибо, Кривдяюшко, присоветовал.
— Не ворчи, — усмехнулся Матоня, стоявший рядом с Олелькой на крайней, ближней к горам, башне. — Уж лучше пыль, чем кровососы. Хоть чесаться не надо.
— Да уж, — поправив висевший на поясе меч, махнул рукой Олелька. — Все одно, не от этих зараз, так от пылищи чешешься. В баньку бы…
Матоня вытер со лба пот:
— В баньку не в баньку, а к ручью сегодня сходим, как сменимся.
— Угу. Ужо в грязи пополощемся. — Олелька скептически скривился и сплюнул вниз, на дорогу.
— Ну, уж коли неохота — черт с тобой, ходи грязным, — хохотнул Матоня. — Нам тут еще сколько гнить? Три недели. Зато, коли Кривдяй не обманул, заработаем. Не должон обмануть, какой ему интерес нас обманывать?
— Так ведь не приходил к нам никто со знаком тайным, — резонно возразил Олелька. — За что ж Кривдяй платить будет?
— А то уж не нашенское дело, что не приходил. — Матоня осклабился. — Не приходил — и слава богу — неча нам подставляться. А что касаемо Кривдяя — так ведь не он платит.
Олелька Гнус согласно кивнул.
Они пошли на ручей вечером, но не поздно, сразу, как только сменились. Отпросились у коменданта — добродушного Текультина (в крещении — Федора Власьича) — толстого пожилого индейца, уроженца Масатлана, имевшего в Ново-Михайловском посаде дом и выборную должность ополченного сотника. В крепость он напросился сам, прельстившись резким повышением статуса, высоким жалованьем и спокойной службой. Слухи о всяких там теночках Власьич считал явным преувеличением и им не верил. Одно знал — в таких вот дальних крепостицах самая спокойная служба и есть — от начальства далеко, к Богу — ближе. Вместе с Власьичем приехали в крепость его жена — худая, как тень, Таиштль — и две дочки на выданье — Маланья и Вера. Дочки были ничего себе, симпатичные, черноглазенькие. Только уж больно шумные — хохотушки да сильно петь любили, особенно старшая, Маланья. В Ново-Михайловском постоянно на хор бегала, что при церкви Михаила Архангела. Там и глаз положила на одного парня. Красивого, смуглого, молодого. И в должности приличной — не большой, но и не малой — младший дружинник. А как пел! Очень тот парень Маланье понравился, вот бы, думала, посватался! Но ведь скромник — даже не познакомился, стеснялся. Сама-то Маланья, хоть и на язык востра, а тоже, как сядет рядом на лавку — словно язык проглотит. Сидит — ни жива ни мертва, эх, колода. Сиди вот теперь в крепости, слушай маменькины наказы да плети из агавы циновки. Скукотища. Хорошо хоть батюшка, говорил, не надолго это — следующим летом вернутся обратно в посад, к тому времени подкопят на приданое. Вот тогда можно будет и сватов ждать. А пока — цыц — и никаких игрищ! Сидите, циновки плетите. Ну, песни петь можете.
Вот и пели девки. То масатланскую, про кривого койота и хитрого зайца Тоштли, то русскую, про красну девицу-бесприданницу, а то псалом какой-нибудь красивый затянут. Стражники на башнях заслушивались, уши развесив. Власьич дочек за это ругал — те отнекивались, за стражниками своими лучше следи, вон, Мишка Косой третий день пьяный ходит, собака. И где только бражку берет? Хотя понятно где — кузнец все-таки. А хороший кузнец всегда на бражку заработает.
Вот и сегодня, день еще не кончился, а уж идет по двору, песни горланит:
Ай, как шел молодецДа похаживал.На девок красульДа поглядывал.
Перед домом Власьича остановился Мишка — хоть и косит немного, да парень собой видный, высокий, светлоглазый, шугозерского своеземца Мефодия дальний родственник. Крикнул вроде бы никому — вокруг дома забор глухой, глиняный:
— Затянуть, что ли, нашу? — И тут же:
Эх, как собиралися, да красны девки,Эх, да красны девки, да собиралися…
Почти сразу подхватили за забором звонкие девичьи голоса:
В лес по грибы, по ягоды,Да не одни — с ребятами.
Ухмыльнулся Мишка:
— Эй, Верушка, Маланья! Орехов не хотите ль?
— Хотим!!!
Подставив к забору скамейку, сестры проворно вскочили на нее, показав над краем забора свои улыбающиеся лица. Как же, Мишка орехами угощает.
Мишка улыбнулся, подошел ближе…
Однако тетка Таиштль, жена Власьича, тоже не лыком шита, не койотом едена — давно уж услыхала Мишку. Приготовила палку. А как утащили девки скамейку, тут же и выскочила, да с палкой!
— Ах, вы ж, заразы! Вместо того чтоб циновки плести чинно? Вот уж пожалуюсь батюшке, будет вам приданое!
— Не шуми, Таисья Батьковна! — вступился за девок Мишка. — Пусть орешками полакомятся.
— А ты вообще молчи! — Над забором появилась рассерженная физиономия Таиштль. — Ишь, защитник выискался. Кто блюдо починить брался? И где то блюдо?
— Так починил я твое блюдо, тетушка Таисья. Только прополоскать осталось — копоть кузнецкую смыть. — Мишка сделал руками вращательное движение. — Сейчас вот прямо и пойду к ручью, отмою. Хорошее блюдо стало — как новое. Все дырки самолучшей медью заделал, лучше прежнего.
