Сумрачные, недовольные, озябшие, одичавшие и больные, в грязных и разорванных мундирах, присоединились, наконец, солдаты и офицеры «Передового» к бригаде.
— Слышал я, что вам тяжело пришлось на переходах, — сказал бригадный.
Но когда он увидел госпитальные фуры, на лице его отразился ужас.
«Скверно, — сказал он про себя. — Их перебили, как стадо баранов».
Затем он обратился вслух к полковнику:
— Боюсь, что вам не удастся отдохнуть. Нам нужны все наличные силы, а то я дал бы вам дней десять, чтобы оправиться.
Полковника передернуло.
— Клянусь честью, сэр, — возразил он, — вовсе нет необходимости щадить нас. Солдаты имеют ужасный вид потому, что им не удалось отплатить за себя. Они до сих пор не имели случая встретиться с врагом лицом к лицу, а им только это и нужно, чтобы воспрянуть.
— Не жду я много путного от «Передового», — сказал бригадный ротному. — Они растеряли все свое снаряжение и прошли так через всю страну. Более утомленного полка мне не приходилось видеть.
— Ничего, оправятся, как на дело пойдут. Парадный лоск постерся, конечно, а походный приобретут еще, — сказал ротный. — Их потрепали изрядно, а они, кажется, и не сознают этого.
Они, действительно, не сознавали. Все время успех был на стороне противника и при обстоятельствах, тяжело сказывавшихся на солдатах. Кроме того, в полку появились и настоящие болезни, уносившие в могилу сильных и здоровых прежде людей. Хуже всего было то, что офицеры знали страну не лучше солдат и только делали вид, что знают. «Передовой и Тыльный» попал, действительно, в плохие условия, но люди его были уверены, что все пойдет хорошо, как только они встретятся с врагом. Легкие перестрелки в пути не доставляли удовлетворения, а штык никогда не содействовал успеху. Такие столкновения были удобны для длинноруких африканцев, которые производили опустошения в рядах англичан своими восьмифутовыми ножами.
«Передовой» жаждал встретить врага по-настоящему — дружным залпом из всех семисот ружей сразу. Такое желание выражало настроение солдат.
Гурки пришли к ним в лагерь и старались завязать с ними разговор на ломаном английском языке. Они предлагали им трубки, табак и приглашали их выпить. Но солдаты «Передового» не были знакомы с гуркасами и смотрели на них, как на всех других «негров», и маленькие люди в зеленых куртках уходили обиженные к своим друзьям горцам и жаловались им на «передовых»: «Проклятый белый полк. Трусы, фу! Грязные, оборванные, фу!» И горцы били их по головам за то, что они оскорбляли британский полк, но гурки добродушно ухмылялись, потому что считали горцев своими старшими братьями. Другому солдату не сносить бы головы за такое обращение с гурками.
Через три дня бригадный командир завязал настоящий бой по всем правилам войны и применительно к особенностям афганцев. Неприятели заняли невыгодную позицию среди холмов, и движение множества зеленых знамен предостерегало, что местные племена пришли на помощь регулярным войскам афганцев. Полтора эскадрона бенгальских улан представили легкую кавалерию, а два орудия, взятые напрокат у отряда, находящегося в тридцати милях отсюда, артиллерию.
— Если они устоят, а я почти уверен, что так будет, — сказал командир, — то у нас выйдет такое сражение, что будет на что посмотреть. Каждый полк должен выступить со своим оркестром, а кавалерию будем держать в резерве.
— В этом только и будет состоять резерв? — спросил кто-то.
— Только в этом. Нам нужно зажать их сразу, — ответил командир, бывший необыкновенным командиром и не веривший в значение резерва, когда дело касалось азиатов.
И действительно, если бы британская армия во всех своих мелких стычках ожидала резервов, граница нашей империи проходила бы на Брайтонском побережье.
Бой должен был быть образцовым.
Три полка, своевременно занявшие позиции на высотах, выйдя потом из трех ущелий, должны были развернуться от центра вправо и влево около того, что мы будем называть афганской армией, собравшейся тогда на краю плоской долины. Таким образом, будет видно, что три стороны равнины находятся в руках англичан, а четвертая составляет собственность афганцев. В случае поражения афганцы побегут за холмы, где огонь их соплеменников прикроет их отступление. В случае победы те же племена со всей силой обрушатся на англичан, чтобы привести их в замешательство.
Пушки должны были срывать голову каждой сомкнутой колонне афганцев, и кавалерии, находящейся в резерве на правой стороне, предстояло не допустить беспорядка, обыкновенно возникающего при атаке. Бригадный командир избрал себе место на скале над равниной, чтобы наблюдать за битвой, развертывавшейся у его ног. «Передовому и Тыльному» надлежало выйти из среднего ущелья, гуркасам — из левого и горцам — из правого, так как левое крыло врага казалось более сильным. Не каждый день случалось идти на афганцев так открыто, как в этот раз, поэтому бригадный решил не упускать случая.
— Если бы нам немного побольше людей, — жаловался он, — мы окружили бы этих тварей и раздавили бы их окончательно. А теперь боюсь, что нам удастся только прихлопнуть часть, когда они набегут. Досадно, очень досадно.
«Передовой и Тыльный», наслаждавшийся полным покоем в течение пяти дней, начал несколько приходить в себя, несмотря на дизентерию. Но люди не чувствовали себя счастливыми, потому что не знали еще, какая будет у них работа, а если бы и знали, то не сумели бы сказать, как с ней справиться. В эти пять дней, в которые старые солдаты могли бы выучить их военному делу, они вспомнили свои злоключения — как тот или другой был жив на рассвете и перестал существовать уже в сумерки, или как кричал кто-нибудь, борясь за жизнь, умирая под ножом афганца. Смерть на войне была чем-то новым и ужасным для людей, привыкших видеть обычное умирание в постели от болезни. Даже тщательный уход в лазаретах не приучил их относиться к этому с меньшим ужасом.
На рассвете затрубили трубы. «Передовой» некстати переполнился энтузиазмом и выступил, не дождавшись даже чашки кофе с бисквитом. В награду он мерз под ружьем, пока другие полки собирались не торопясь. Горцы особенно не любят торопиться даже тогда, когда это необходимо.
Солдаты «Передового» ждали, опираясь на ружья и прислушиваясь к протестам пустого желудка. Полковник изо всех сил старался исправить ошибку и устроил так, что кофе был готов как раз в то время, когда солдаты двинулись с оркестром впереди. И все-таки «Передовой» пришел на свою позицию за десять минут до назначенного времени. Его оркестр свернул направо, дойдя до открытого места, и отступил назад за маленькую скалу, продолжая играть, пока проходил полк.
Зрелище было не из приятных, особенно для непривычного взгляда, так как вся нижняя часть долины казалась заполненной раскинувшейся армией, состоявшей из нескольких полков, одетых в красные мундиры и вооруженных, несомненно, ружьями с пулями Мартини-Генри, которые взрывают землю на сотню шагов впереди. По такому, как оспой изрытому, пространству должен был пройти полк, после чего он открыл бал общим глубоким поклоном свистящим пулям. Едва ли сознавая, что делают, солдаты сделали залп из ружей, машинально приложив ружья к плечу и нажимая собачку. Выстрелы могли спугнуть нескольких часовых на холмах, но, конечно, не произвели никакого впечатления на вражеский фронт, и только шум их заглушил команду.
— Боже мой! — сказал командир, смотря со своего места на скале. — Этот полк испортил весь вид. Поторопите остальные и выдвиньте пушки.
Но пушки, обстреливая вершины, сосредоточили огонь на небольшом глиняном укреплении, напоминавшем осиное гнездо, и стали без помех обстреливать его на расстоянии восьмисот шагов, к большому неудовольствию засевших в нем неприятелей, не привыкших к этому дьявольскому изобретению.
«Передовой и Тыльный» продолжал идти вперед, но уже сокращенным шагом. Где все другие полки и почему эти негры используют пули Мартини? Солдаты инстинктивно повиновались команде, ложась и стреляя наобум, пробегали некоторое пространство вперед и снова ложились по правилам. Каждый чувствовал себя при этом безнадежно одиноким и жался к товарищу, как бы ища у него защиты.
Звук выстрела из соседнего ружья заставлял хвататься за свое и поспешно стрелять из него, находя успокоение в этих звуках. Вскоре получили и награду за такой образ действий. Пять залпов обволокли все кругом непроницаемым дымом, а пули взрывали землю перед стреляющими шагах в двадцати или тридцати; в то же время тяжелый штык ружья оттягивал плечо, а правая рука ныла от сотрясения во время выстрела. Командиры беспомощно вглядывались в дым, более нервные машинально отмахивались от него шлемами.
— Вверх и влево! — кричал во все горло капитан, пока не охрип. — Невозможно! Перестаньте палить, дайте рассеяться хоть немного дыму.
