— В какую комнату?
Маргарита только взглянула на подругу, та посмотрела на Маргариту и тут же расхохоталась.
— Ну хорошо! — сказала герцогиня. — Итак — союз! Более тесный, чем когда бы то ни было!
Искренняя дружба навсегда! — ответила королева.
— А каков будет наш пароль, наш условный знак, если мы друг другу понадобимся?
— Тройное имя твоего триединого бога: Eros, Cupido, Amor.
Подруги расцеловались еще раз, в двадцатый раз пожали друг другу руки и расстались.
Глава 3
КЛЮЧИ ОТКРЫВАЮТ НЕ ТОЛЬКО ТЕ ДВЕРИ, ДЛЯ КОТОРЫХ СДЕЛАНЫ
Возвратясь в Лувр, королева Наваррская застала Жийону в большом волнении. В отсутствие Маргариты приходила г-жа де Сов. Она принесла ключ, который прислала ей королева-мать. Это был ключ от комнаты, где находился в заключении Генрих Наваррский. Было ясно, что королеве-матери зачем-то нужно, чтобы Беарнец провел сегодняшнюю ночь у г-жи де Сов.
Маргарита взяла ключ и, вертя его в руках, продумала каждое слово из письма г-жи де Сов, взвесила значение каждой буквы и, наконец, как будто разгадала замысел Екатерины.
Она взяла перо, обмакнула его в чернила и написала:
«Сегодня вечером не ходите к г-же де Сов, будьте у королевы Наваррской.
Маргарита».
Потом она свернула бумажку трубочкой, всунула ее в полую часть ключа и приказала Жийоне, как только стемнеет, подсунуть ключ узнику под дверь.
ЖийонаПокончив с этим, Маргарита подумала о несчастном раненом, заперла все двери, вошла в кабинет и, к своему великому удивлению, увидела, что Ла Моль уже одет в свое продранное, испачканное кровью платье.
Заметив ее, он сделал попытку встать, но зашатался, не смог удержаться на ногах и упал на софу, превращенную в кровать.
— Что это значит, сударь? Почему вы так плохо выполняете предписания вашего врача? — спросила Маргарита. — Я предписала вам покой, а вы, вместо того чтобы слушаться меня, делаете все наоборот!
— Ваше величество, я не виновата, — сказала Жийона. — Я просила, я умоляла его сиятельство не сходить с ума, а он сказал, что не останется в Лувре.
— Вы хотите уйти из Лувра?! — спросила Маргарита, глядя с изумлением на молодого человека, потупившего глаза. — Да ведь это немыслимо! Вы не можете ходить, вы бледны, у вас нет сил, у вас дрожат колени. И еще сегодня утром у вас из раны шла кровь!..
— Ваше величество! Сколь горячо я благодарил вас за то, что вы дали мне убежище вчера, столь же горячо молю вас позволить мне уйти сегодня.
— Я даже не знаю, как назвать такое безрассудство, — ответила изумленная королева, — это хуже, чем неблагодарность!
— Ваше величество! — умоляюще складывая руки, воскликнул Ла Моль. — Не обвиняйте меня в неблагодарности! Чувство признательности к вам я сохраню на всю жизнь!
— Значит, ненадолго! — сказала Маргарита, тронутая искренностью, звучавшей в его словах. — Или ваши раны откроются — и вы умрете от потери крови, или же узнают, что вы гугенот, — и вы не сделаете по улице и ста шагов, как вас убьют!
— И все-таки я должен уйти из Лувра, — прошептал Ла Моль.
— Должны?! — повторила Маргарита, глядя на него ясным, глубоким взглядом, и, чуть побледнев, произнесла:
— Да! Да! Понимаю! Извините, сударь! За стенами Лувра, конечно, есть женщина, которую ваше отсутствие мучительно тревожит. Это справедливо, это естественно, я это понимаю. Почему же вы сразу мне не сказали… или, вернее, как я сама не подумала об этом?! Долг гостеприимства — оберегать чувства гостя так же, как и лечить его раны, и заботиться о его душе так же, как и о его теле.
— Вы глубоко заблуждаетесь, — возразил Ла Моль. — Я почти одинок на свете и совсем одинок в Париже — здесь меня никто не знает. В этом городе первый человек, с которым заговорил я, был тот, кто хотел меня убить, а первой женщиной, которая заговорила со мной, были вы, ваше величество.
— Тогда почему же вы хотите уйти? — в недоумении спросила Маргарита.
— Потому, что прошлую ночь вы, ваше величество, совсем не спали, и потому, что сегодня ночью… Маргарита покраснела.
— Жийона, — сказала она, — уже темнеет, я думаю, что пора отнести ключ.
Жийона улыбнулась и вышла.
— Но если вы в Париже одиноки, без друзей, что же вы будете делать? — спросила Маргарита.
— У меня будет много друзей, сударыня. Когда за мной гнались, я вспомнил мою мать — она была католичка; мне чудилось, что она летит передо мной, указывая мне путь к Лувру и держа в руке крест; тогда я дал обет принять вероисповедание моей матери, если Господь сохранит мне жизнь. Господь сделал больше, чем спас мне жизнь: Он послал мне ангела, чтобы я полюбил жизнь.
— Но вы не можете ходить; вы не пройдете и ста шагов, как упадете в обморок.
— Сегодня я пробовал ходить по кабинету; правда, хожу я медленно и ходить мне трудно, но мне нужно дойти только до Луврской площади, а там — будь что будет!
Маргарита, подперев голову рукой, глубоко задумалась.
— А почему вы больше не упоминаете о короле Наваррском?
Маргарита умышленно задала этот вопрос.
— Что же, когда вы пожелали принять католичество, у вас пропало желание служить королю Наваррскому?
— Ваше величество, — побледнев, отвечал Ла Моль, — вы угадали истинную причину, по которой я хочу уйти… Я знаю, что королю Наваррскому грозит величайшая опасность и что даже вы, ваше величество, принцесса крови, едва ли сможете спасти ему жизнь.
— Что это значит? — спросила Маргарита. — Что вы хотите сказать? И о какой опасности вы говорите?
— В том кабинете, где меня поместили, слышно все, — нерешительно отвечал Ла Моль.
«А ведь верно, — подумала Маргарита, — то же самое говорил мне и герцог де Гиз».
— Так что же вы слышали? — спросила она.
— Во-первых, утром я слышал разговор вашего величества с братом.
— С Франсуа? — покраснев, воскликнула Маргарита.
— Да, с герцогом Алансонским. Затем, когда вас не было, я слышал разговор мадмуазель Жийоны с госпожой де Сов.
— Так эти два разговора…
— Да, ваше величество! Вы замужем всего неделю, вы любите своего супруга. И ваш супруг придет сюда вслед за герцогом Алансонским и госпожой де Сов. Он поведает вам свои тайны. А я не должен их слышать; я был бы нескромен… я не могу, не должен… прежде всего, я не хочу быть нескромным!
Тон, каким Ла Моль произнес эти слова, дрожь в его голосе и смущенный вид юноши внезапно объяснили Маргарите все.
— Так! Значит, лежа в кабинете, вы слышали все, что говорилось в этой комнате? — спросила она.
