– Она назвалась леди Элинор! – возбужденно вскричала ее собеседница, и Урсула медленно вытащила из-за ворота распятие и приложила его к губам.
– Леди Элинор? – В ее голосе не было страха, только безмерное изумление. – А голос? Ты узнала голос?
– Нет, я слышала его впервые.
– Спасибо и на том, – прошептала Урсула. – Может быть, все еще и обойдется. Но ради всего святого, Гвен… ради Алана, в конце концов, будь осторожнее! Ведь если они только заподозрят, что я здесь бываю, они просто-напросто прикончат и меня, и тебя. Ты жива лишь потому, что молчишь.
– Я знаю, знаю, – всхлипнула Гвен. – Он так и сказал мне сегодня.
– Он приходил сегодня? – со свистом выдохнула Урсула. – И… и опять?
– Опять! Опять! – сдавленно выкрикнула Гвен. – Он истерзал меня так, что я едва смогла сползти с постели, когда он ушел. И он смеялся и просил меня продолжать молчать, продолжать хранить тайну, потому что он еще не насладился мною вполне. Он так и сказал: не насладился, ты понимаешь? Я лежала перед ним в крови, вся избитая, истерзанная, но это возбуждало его еще больше. Я молилась… молилась, чтобы в этот миг появилась его любовница, чтобы она увидела все это.
– Помилуй бог! – жалобно выкрикнула Урсула, и Марина поняла, что старая дама тоже плачет. – Она убила бы тебя на месте, ты это понимаешь?
– Она убила бы сначала его! – яростно, страстно, без слез выкрикнула Гвендолин. – И я бы еще успела увидеть это… и была бы вознаграждена за все, за все!
– Ты забыла про Алана, – устало проговорила Урсула, вытирая слезы, и ей эхом ответил такой же усталый голос:
– Ему было бы только лучше, если бы я умерла. Тогда бы никто ни о чем не узнал. – Вспомни, кто его отец, Гвендолин! Вспомни, кто надел тебе на палец венчальное кольцо! – Урсула пылко рванулась вперед и всем телом приникла к стене.
– Кольцо у меня отняли, – раздался голос-стон.
– Алан не должен вырасти, так и не узнав об отце, так и не получив…
Но тут из-за стены донесся тихий крик, исполненный такого отчаяния, что у Марины волосы встали дыбом, а Урсула замерла, ломая руки и уставившись на стену широко раскрытыми глазами, из которых так и лились слезы.
– Нет! Нет! Смилуйся… о, смилуйся надо мной! – вскричала Гвен. Вслед за тем послышался звук удара и негромкий смех… смех мужчины, уверенного в своей власти.
Урсула ринулась бежать по галерее еще быстрее, чем бежала сюда. Марина готова была последовать за ней, но вынуждена была выждать хоть несколько минут, чтобы не быть обнаруженной. Казалось, это были самые тяжелые минуты в ее жизни! Она сгорбилась, зажала руками уши, но все равно продолжала слышать безнадежный плач пленницы и тяжелое дыхание разъяренного похотью мужчины, его удовлетворенные хриплые стоны.
Марина не помнила, как миновала галерею, как спустилась по лестнице. Ноги у нее подгибались, а руки так дрожали, что однажды она не удержалась за перила и съехала по ступенькам. По счастью, это было уже в самом низу лестницы, не то Марина непременно сломала бы себе шею.
Она посидела на полу, пытаясь отдышаться. Кое-как встала и потащилась по коридору, не понимая, что делает, куда идет. Стоны Гвендолин, которую зверски насиловал – в этом не было сомнений! – какой-то негодяй, все еще звучали в ушах и разрывали сердце.
Кто она, эта несчастная? Кто ее враги? Почему одна лишь Урсула проявляет к ней участие, хотя и не может ничем помочь? Сколько вопросов, которых некому задать! Да и опасно… смертельно опасно спрашивать. «Ты жива лишь потому, что молчишь», – сказала Урсула. И еще: «Если они только заподозрят, что я здесь бываю, они просто-напросто прикончат и меня, и тебя!» То же, надо полагать, относится ко всякому, кто прознает о Гвен. В том числе – к «русской кузине» хозяина…
Марина вздрогнула. Тьму коридора прорезала полоска света. Да ведь это дверь Десмонда. Значит, он вернулся. Все-таки вернулся!
Перестав дышать, Марина прокралась к двери и замерла перед ней. А если постучать? Десмонд не спит… Рассказать ему обо всем, что она слышала. Он небось и не знает, какие злодейства творятся в его собственном замке!
Марина протянула руку к двери и только теперь заметила, что та приоткрыта и колышется туда-сюда от сквозняка.
Вытянув шею, Марина вгляделась, проклиная себя за любопытство, но против воли жадно озирая все подробности мужского жилья. Роскошное убранство, запах… совсем другой, незнакомый, не женский запах. У нее вдруг забилось сердце: так пахло тело Десмонда, когда они…
Проклятие! Задрожав от злости на себя, она невольно задела дверь, та приотворилась еще шире. Марина облилась холодным потом, ожидая изумленного или презрительного окрика, надменного взгляда, неловкости, замешательства – чего угодно, только не тишины, которая встретила ее.
Постель не разобрана. Посреди комнаты стоят два баула – знак того, что хозяин вернулся. Но комната была пуста…
Зажав рукой сердце, которое, чудилось, готово было выпрыгнуть из груди, Марина на непослушных ногах добрела до своей комнаты, вошла в дверь, которую она, оказывается, тоже оставила приотворенной, кое-как заперлась и рухнула на постель.
Свеча, словно только и ждала ее возвращения, затрещала и погасла, догорев. Марина осталась в темноте. Она натянула на себя одеяло, закрыла голову подушкой и принялась молить, чтобы бог дал ей уснуть. Вопросы, к которым добавилось еще два: где Десмонд? с кем он? – кружили вокруг, как стая хищных птиц, клюя воспаленный разум, не давая покоя, но Марина гнала, упорно гнала их, и наконец, через немалое время, поплыла, поплыла на нее спасительная сизая мгла, заслоняя страшные ночные видения, заглушая голоса и стоны… и вдруг Марина резко села, стиснув у горла одеяло и уставившись в темноту.
Гвендолин! Гвен!
Но ведь… но ведь так же, по словам Джессики, звали возлюбленную покойного лорда Алистера, которая ушла в монастырь!
* * *
Утром Глэдис опять ее насилу добудилась, однако, против ожидания, не выказала ни малейшего неудовольствия. Сунула дрова в камин, опрокинула кувшины в ванну и ринулась за завтраком – одна нога здесь, другая там. Марина еще не успела толком глаза продрать, как оказалась сидящей в постели с подоткнутой за спину подушкой и с подносом в руках, а Глэдис уже летела к дверям.
– Погоди-ка! – попыталась Марина окликнуть ее, но девушка весьма ловко сделала вид, будто не слышит, и, конечно, унырнула бы, кабы не зацепилась платьем за стул и не принуждена была задержаться.
– Что прикажете, мисс? – спросила она нехотя, приседая.
Марина глядела на нее в задумчивости, размышляя, то ли сначала для острастки трепку задать за то, что не титулует ее как положено – миледи, то ли уже задавать свои вопросы, которых во время ночных раздумий бессчетно набралось. Однако Глэдис, так и подпрыгивая на месте от нетерпения, вдруг взмолилась:
