Галанин посмотрел на него внимательно: «Да, вы сядьте, дед, чего вы стоите? Ведь ноги не держут, отдохните! Вот что, староста, мне сани нужны до К., хочу завтра с рассветом ехать…» Старик, тяжело кряхтя, сел на скамью в своем углу, засмеялся: «Сани в К., ну и везет же тебе, милый, так везет, что прямо удивительно! Ведь у нас в Луговом нет лошадей… ничего нет… нету лошадей, нету коров, нет свиней, ни кошек, ни собак, ничего нету: нету жита, нету молока, есть маленько картошки, нету соли, нет спичек, огонь из избы в избу бегом таскаем, нету круп, нет людей здоровых. Сани есть и телеги есть, а запрягать нечем. А тебе повезло: Онисим приехал из К. только что. Картошки привез моей снохе, месяц взойдет, обратно собирается, вот он тебя и повезет, доставит в сохранности, если только вас партизаны не схапают, тогда — все, и тебе и ему. А от нас толку не жди! Больные мы все и слабые, пользы от нас никому ни нам, ни вам, голубчикам». Он что-то еще пробормотал под нос и потом долго кашлял, отдышавшись крикнул: «Мишутка, подбрось-ка еще дров, да лучину принеси, вишь темнеть стало».
Галанин порылся в мешке, достал стеариновую свечу, зажег ее наклонив, накапал на стол и поставил; узкое длинное пламя медленно разгоралось, гнало тени в углы. Мишка подбросил дров в печь, стало совсем тепло Галанин снял тулуп, бросил его на лавку, посмотрел на Мишку, который уставился молча на его погоны, поманил к себе: «Ну как, Мишка?» Мишка посмотрел на него недружелюбно исподлобья: «Плохо». За дверью женский голос позвал плаксиво: «Мишутка, воды подай-ка!» И он быстро вышел волоча ноги в своих валенках: «Сейчас, мамка». За дверью шептались, Галанин молчал, старик кашлял, а за окном была уже глухая колхозная грустная ночь! Свеча освещала стол, скамьи, больного старика и Галанина за картой. И было сонное, скучное оцепенение.
Наконец Галанин поднял голову: «А где же ваш Онисим, нужно его позвать с ним условиться». Старик улыбнулся: «Онисим с лошадью разговаривает, ее кормит и с ней говорит. Он чудной, не любит людей, любит зверей бессловесных и с ними обнимается. Подожди… увидишь, он скоро придет. Да и время у тебя есть. Месяц то когда взойдет? только под утро! Поспишь пока, отдохнешь, а потом и с Богом! И хоронись от злых людей, партизан, не любят они вашего брата, немцев, да и нас тоже, старост. Бьют и кожу сдирают! Я тут не боюся, у нас чистое поле, не приходют. Ну, а там в лесу, разговор, брат, короткий, голову долой и нам и вам!»
***
Онисим сразу принес с собой жизнь, свою жизнь, странную, такую, о которой никогда не думал Галанин. Он был небольшого роста, с блестящей лысиной, с аккуратно подстриженной седой бородой и с седыми вислыми усами, хотя и очень старый, но крепкий старик. Уже наверное 80 лет стукнуло, а зубы сохранил все, крепкие, длинные и желтые. Волосы на голове растерял, лысина блестела медным светом, а зубы все остались. И оттого, что они были длинные, его рот не мог совсем закрыться, поэтому его длинное лицо с длинным носом было похоже на лошадиную морду, с такими же длинными острыми ушами.
И когда Галанин узнал, что его фамилия была Конев, он невольно улыбнулся. Да это был двуногий конь с большими коричневыми глазами, которые смотрели по лошадиному, ласково и зорко. Онисим принес жизнь, растормошил всех, старосту, Галанина, Мишку и даже свою больную дочьку. «Я, г-н офицер, сейчас колхозник с Озерного, но живу в городе, надоело Озерное, почему, расскажу потом. Но колхозником не был всегда, был раньше крестьянином, хорошим крещенным человеком. Вот мне сейчас уже под девяносто, а до пятидесяти был неграмотным, до смерти своей жены, единственной. Умерла она после родов вот этой Агафьи, что за стеной ноет. И тут у меня сердце екнуло! Ну, думаю, теперь как же жить дальше? Ведь вот, была Марфуша, радовалась и меня радовала, работала, смеялась и плакала и, вдруг, легла без дыханья, через день пахнуть стала. В чем дело, да разве это возможно? Ведь я ее любил и выходит так, что любил я гнилое мясо.
Нет, думаю, тут что-то не так. Вот попы говорят про рай, адом пугают. А кто ж его знает, может быть в свою пользу врут! Нет, думаю, тут я должен сам все понять, узнать как и что. А чтобы узнать, нужно учиться, читать всякие ученые книжки. А время было царское, учиться трудно и школ мало. Однако преодолел, бегал к нашему учителю, просил его, плакал, таскал молоко ему и яйца!
Ну и выучил меня, дурака! И стал я потом все сам читать. Все, всякие книги, про все, и чем дальше читаю, тем меньше понимаю. Все говорят по разному. Одни о человеке говорят, что он после смерти опять существует, другие спорют, что ничего нет! вырастет после твоей смерти из тебя бурьян и крышка. Индусы веруют в нирвану, тоже интересно, хотя и непонятно!
Много читал… Поверите, в город приедем, мои мужички в трактир, а я бегаю высунув язык, книжки нужные ищу! И потом дома после работы, особливо зимою в такую вот пору, читаю, правду ищу. Долго искал, и что же вы думаете, нашел таки эту правду, аж заплакал от радости, когда на меня точно свет сошел! Да и пора уже пришла, стукнуло мне уже семьдесят. И подумать только! двадцать лет ее проклятую искал, эту правду».
Галанин смеялся: «Да, немного долго! Ну и что же? в чем же дело?» Конев засмеялся тоже, обнажив свои лошадиные зубы до десен: «Ага, любопытно, но не торопись! Ночь длинная, будем ехать, в дороге тебе доскажу. Там будет сподручней! В лесу! Месяц будет светить и слушать. Деревья мне подсказывать. А здесь что? Ведь они, дураки, надо мною смеются. Народ темный и глупый, Мишка, ты бы нам собрал что нибудь поснедать. Послужи нам, братец!»
Мишка ухватом вытащил из печи горшок с вареной картошкой, слил воду в ведро, поставил на стол миску и вывалил в нее горячее варево, мрачно посмотрел на Галанина: «Ешьте, только соли нету». Галанин порылся в мешке, достал две банки консервов, открыл их ножем, положил на стол колбасу и жареную курицу, масло и военный немецкий хлеб, откупорил бутылку водки, позвал Мишку: «Понеси твоей маме, если только ей можно есть!»
Конев засмеялся: «Не можно, но должно, она у меня, г-н офицер, с голоду пропадает как и все в Луговом. Ограбили нас ваши люди вчистую вместе с этим проклятым Исаевым!» Мишка побежал в другую комнату, где женский голос вдруг перестал ныть: «Ох, сыночек, откуда это? немец, говоришь, дал… ну пошли ему Бог… да что это тут? цельная курица! батюшки, да что же это!»
Галанин наливал водку в глинянные чашки, хмурился: «Тут что-то не так. Как это они могли все забрать? Не понимаю». Конев скалил зубы: «Очень даже просто… забрали и дело с концом. Они у нас тут беспощадные. Да ты расскажи, Архип, чего боишься, видишь немец не плохой, по нашему говорит, не ругается и не дерется, да еще угощает. Расскажи ему, пусть знает, учится».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
