— Конечно, я так не думаю. Сыну Неба помог бы любой хороший стрелок, а лучше — десяток. Но есть вещи, которых я не смогу объяснить Матери Державы — и разве Сын Неба потеряет от того, что при дворе на высокой должности окажется одним честным человеком больше — в случае удачи, естественно?
— А все, что ты говорил о будущих бедах…
Сэймэй повернулся к другу. Сейчас его родословную можно было прочесть на его лице — такого за человека не примешь даже случайно.
— Если завтра будет дождь, что нужно делать — чинить крышу или разметывать ее, мол, все равно протечет? Смерть и так сильнее всех — почему мы должны отдавать ей что-то даром?
* * *
— Самое странное, — сказала монахиня, помешивая в углях, где пеклась рыба, обмазанная глиной, — что я не ощущаю присутствия демонов.
— До Оэямы еще довольно далеко, — заметил Райко.
То есть, конечно же, гора Оэ была здесь — их отделяла от убежища Монаха-Пропойцы только одна долина, прорезанная речкой. Но эту долину еще нужно было миновать — и, обойдя гору извилистыми тропками, выйти к пещере…
— Я бы почувствовала, — покачав головой, женщина выкатила из костра спекшийся комочек и ногой подтолкнула его к Кинтоки. — Понимаете, меня все-таки учили.
Они жгли костер, не скрываясь — как поступили бы на их месте и ямабуси, бродящие по стране без цели, наугад.
— Да и не все, что я умела, когда сама носила в себе злого духа, ушло от меня.
— Если это так, почтенная госпожа, то не могла ли нечисть заметить вас? — спросил Райко.
— Не могла. Они не видят ни меня, ни моего сына. Вернее, не отличают нас от обычных людей. И потом, когда нечисть меня замечает — я замечаю ее. Странно все это. Похоже, здесь их нет вовсе.
Она выкатила из костра второй катышек глины — для Урабэ. Цуна свою долю уже съел, и теперь подремывал, завернувшись в дорожный плащ. Садамицу сказал, что ждать рыбы не будет, предпочитает выспаться; набил живот сушеным рисом и морской травой — и заснул.
А к Райко сон не шел. Все вокруг было плотным — земля, деревья, люди, рыба в костре, даже сам костер казался вещью, чем-то, что можно потрогать или даже унести. И в то же время ему мерещилось, что их всех нарисовал на бумажной ширме художник, да не нарисовал даже, а намалевал, как получится — и самому не понравилось, вот он и выбросил ширму на задний двор, и теперь ее шевелит ветер, поливает дождь и, если присмотреться, кажется, что фигурки двигаются, но еще весна, еще осень и краски поблекнут совсем, лес, путников и огонь смоет вода, проглотит плесень…
Котелок вскипел. Монахиня насыпала в чашку китайского листа и залила кипятком.
— Вам не предлагаю, господин Райко — вам надо поспать, — сказала она. — Первая стража за мной.
— Может быть, лучше вам не пить, почтенная госпожа? Я что-то никак не усну.
— Уснете, — улыбнулась монахиня. — Вы только позвольте себе закрыть глаза.
Райко пожал плечами — ну закроет, толку-то… послушался — и пропал отовсюду, будто его фигурку кто-то вырезал из картины. Наверное, так было к лучшему — а вдруг дождь, что разбудил его ранним утром, смыл бы его с ширмы?
Проснулись мокрые, совершенно неподобающим образом злые — и это монахи, презревшие обманы дольнего мира — и поняли, что нужно двигаться дальше: вокруг все сочилось водой.
— Не попала бы только в сакэ, — монахиня проверила тот из своих вьюков, который до сих пор не развязывала.
— Эй, матушка! А можно нам по глоточку — согреться? — вскинулся Кинтоки.
— Нельзя, — сурово ответила женщина. — Мы идем к Монаху-Пропойце. И дары несем соответственные. А что это за гость такой, который к подарку по дороге прикладывается? Такого и Будда не одобрит — и Пропойца прибьет.
Кинтоки молча признал свое поражение.
— Нам придется приложить все усилия, чтобы напоить этим Пропойцу и как можно больше его людей, — монахиня затянула вьюк. — Я вас покину ненадолго.
И исчезла среди деревьев.
— Яд? — удивился Кинтоки. — Да не может того быть.
— Сонное зелье, наверное… или что-то, что не пускает злых духов.
А почему не может быть? — подумал вдруг Райко. — Она ведь понимает, что мы будем там убивать. Не может не понимать. Что сонное зелье, что яд — все равно соучастие в убийстве. Или…
— Урабэ, — подойдя, тихонько спросил Райко. — Что ты о ней думаешь?
— Она — бодхисатва, — спокойно ответил Суэтакэ. — Святая. Мир росы уже ничего не значит для нее. Ее поступки не порождают кармы. Она достигла совершенства.
Нужно было знать Урабэ с детства, чтобы различить за ровным и холодным, как эта утренняя морось, тоном — восхищение на грани обожания.
Самурай посмотрел на Райко и добавил:
— Она помогает нам из сострадания. Из сострадания ко всем.
Монахиня, на ходу завязывая штаны, вынырнула из кустов, взяла прислоненный к стволу посох, навьючила своего угрюмого конька и коротко бросила:
— Пошли.
Шли недолго. За очередным поворотом тропы в кустах зашуршало, и тропа оказалась перегорожена страховидным мужиком, облаченным в нечто, то ли притворяющееся, то ли некогда бывшее кожаным панцирем. В руках у панцирного мужика было копье. Судя по бормотанию, шорохам и сопению, справа и слева от тропы сидело еще несколько таких же.
Мужик сплюнул через зияющую на месте передних зубов дырку и спросил:
— Эй, вы кто такие? Куда претесь?
— Славь имя Будды, — сказала госпожа… То есть, теперь, наверное — брат Сэйсё. — Мы слыхали, что Пропойца собирает на этой горе удальцов и к нему примкнуть решили.
— Славь имя Будды… — передразнил страховид. — А с чего ты взял, что ты — удалец? Пропойца всякую шелупонь не берет.
— Может, и я не удалец? — вперед выступил Кинтоки. — Тебе какую ногу сначала оторвать — правую или левую?
— Ой, какой большой, — восхитился часовой. — Шумно падать будешь.
— А ну, — Кинтоки встал напротив него. — Давай, покажи, что ты за герой.
— Нет, старший братец, — монахиня взяла Кинтоки за руку. — Позволь мне.
— Ты сначала яйца отрасти, — хмыкнул детина.
— А зачем? — сказала монахиня. — По-моему, они только мешают…
И, высоко вскинув ногу, ударила детину пяткой.
Детина закрываться-то закрывался, вот только прикрыл он пах, а пятка «брата Сэйсё» влетела ему в челюсть.
Людей Пропойца и правда подбирал неплохо. Вылетели двое из кустов — первый еще упасть не успел. Но и Райко своих не то чтобы плохо учил. Несколько минут спустя они гнали перед собой трех связанных стражей.
На развилке тропы Райко спросил:
— Куда?
— Налево, — побитый монахиней разбойник мотнул головой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
