Вид у дамы стал еще более отрешенный. Тыльной стороной ладони она постучала по стойке. Эрликон растерялся, но Кромвель тут же вложил в эту ладонь еще червонец.
— На фараона ты не похож, — в задумчивости произнесла барменша.
— Я — пилот, моя прелесть, лучший в мире пилот. А тебя, наверное, зовут Вулкан?
— Все вы тут лучшие. Есть такой, какой тебе нужен, Вертипорох его зовут. Живет здесь, в 802-м. Чокнутый. Сейчас дома.
— Пьет?
— Еще как.
— Тогда дай мне вон ту лошадку.
Ухватив «Белую лошадь» за крутой бок, Эрлен уже было с облегчением решил, что разговор закончен, но не тут-то было.
— Послушай, Вулканчик, — продолжал неугомонный Кромвель, — так как же тебя по-настоящему зовут?
— Шейла меня зовут.
— Шейла… Имя у тебя такое же красивое, как ты сама. Как видишь, нас с другом гнетут заботы, но я забыл про них, когда увидел тебя. Сжалься и ответь: с тобой вообще, в принципе, можно встретиться где-нибудь в другой обстановке?
— Ты это серьезно? — спросила Шейла, звеня чем-то скрытым стойкой от приятелей.
— Уж куда серьезнее. Мои чувства самые искренние, посмотри сама — совсем растерялся, слов не нахожу.
Надо сказать, что за время этого краткого разговора под черным облаком Шейлиных волос произошел процесс, точно предсказанный Скифом: внешность Эрлена, прекрасного, но отверженного ангела, имела сильнейшее действие на женские сердца. Для Эрликона, ушедшего в свой обыкновенный зажим, беседа была привычной мукой, а тем временем его романтический вид вкупе с раскованной маршальской манерой произвел в душе красавицы барменши нечто подобное тому, что производит ключ, поворачиваясь в замке; к полному изумлению Эрлена, она ответила гораздо более теплым тоном:
— На этой неделе не получится. Зайди в понедельник.
Кромвель, который как раз ничего удивительного в ситуации не находил, сказал:
— Надеюсь, что ты тоже не шутишь. — И с тем друзья отправились дальше.
Пока они поднимались сначала по лестнице, а потом в лифте, маршал вполне оправился от чар темнокожей хозяйки бара и пожаловался:
— Докатились мы с тобой, Эрли, рыщем по притонам, теперь вот сумасшедшего подсунули; не Пиредре ли все тут продались…
За его шутовской горечью трудно было что-нибудь разобрать, и Эрлен без всякого воодушевления постучал в дверь с бронзовыми цифрами 802. С третьего раза их услышали, и дверь отворилась.
Когда-то в детстве, читая и слушая сказки, Эрликон был необыкновенно заинтересован таким выражением: «ростом со столетний дуб, голова — что пивной котел». Эрлен спрашивал тогда — что это за котел? Сейчас он сам внезапно понял, о чем шла речь. Котел упирался в притолоку и до глаз зарос рыжей бородищей с завитками по краю — где та часть, которая росла на шее, соединялась с растущей на подбородке, так что вся борода получалась как бы двухэтажной, причем был еще и балкон — полукруглый участок, шедший от нижней губы, и, когда Вертипорох ее закусывал длинными желтыми зубами, этот фрагмент становился дыбом, словно полк древних пехотинцев наставлял копья.
Спутанные волосы падали на голые плечи — похоже, механик поднялся, еще не проснувшись: в одних джинсах, а левый глаз его упорно не желал расклеиваться.
— Ну? — сипло спросил Вертипорох, привалившись для вящей твердости к косяку.
Несмотря на рост, голова была самой массивной частью его тела, и было ясно, что многодневный хмель сидит в ней плотно, как гвоздь. Тем не менее, глядя из-под зарослей своих бровей, как тать из логова, Вертипорох явственно переводил взор с Эрлена на Кромвеля — пилот изумился: значит, механик видел маршала! Вот так штука! Но что же этой диковине сказать?
— Эй, дядя, — дружелюбно предложил Дж. Дж., — ты бы нас пустил — видишь, мы с бутылкой.
Вертипорох сказал «хм», откачнулся от двери и пошел внутрь, а Эрликон с Кромвелем вошли следом. Это был первоклассный двухкомнатный номер, украшенный кожаным занавесом и батареей пустых бутылок. Войдя, Вертипорох направился к столу и привычным движением взгромоздил на нос очки в металлической оправе а-ля Рэй Тэнго. За время этого отработанного годами движения Эрлен успел угадать по открывшейся картине всю историю вынужденного человеческого безделья: радость от синекуры в первой фазе, загул во второй и, наконец, депрессия в третьей.
Без разговоров появились стаканы, хрустнула пробка, стекло забренчало о стекло, и Вертипорох неожиданно заговорил:
— Я тебя знаю. Ты Эрлен Терра-Эттин. Вертипорох. Одихмантий. Ну, по чуть-чуть.
Эрликон новыми глазами взглянул на литр «Белой лошади» и с ужасом уставился на Кромвеля. Тот остался непреклонен; Вертипорох же мялся, в тоске жевал губу, но в конце концов решился и спросил:
— Слушай, а ты тоже его видишь?
— Ага, — ответил Эрлен, не очень зная, что говорить.
Вертипорох шумно сглотнул:
— Ты давно пьешь? С самой аварии? Слушай, надо нам с этим завязывать — видишь, что делается? — Он кивнул на Кромвеля.
— Вы не очень-то вежливы, молодой человек, — отозвался Дж. Дж. — Как, вы сказали, вас зовут?
— Одихмантий… инженер-механик… двигателист…
— Чрезвычайно приятно. Джон Кромвель, маршал авиации.
Расширенные зрачки Вертипороха перекатились на Эрликона.
— Ты посмотри, — зашептал Одихмантий, — вот ты пилот, я инженер, и вот не черт какой-то нам является, а, что характерно, сам Кромвель. Нет, давай тормозить, а то завтра кто-то похуже может прийти.
— А кто хуже? — спросил Эрлен.
— Не знаю, — пробормотал Вертипорох.
Он храбрился, но было ясно, что механику здорово не по себе, и он дорого бы дал, чтобы это наваждение как можно скорее сгинуло. Но наваждение и не собиралось исчезать, а, напротив, подступало все решительней.
— Скажи-ка мне, механик Одих… Одихмэн…
— Можно просто Дима, — белыми губами вымолвил Вертипорох.
— Да, — согласился Кромвель. — Скажи-ка мне, Дима, что это ты здесь все сидишь и сидишь и в чемпионате не участвуешь? Может, по какому-то приказу твои самолеты не летают?
— По приказу… не летают…
— А что это, Дима, у тебя за самолеты такие?
В жизни Эрликон не видел подобной бледности. Вся кровь отхлынула у Вертипороха от лица, даже виски вроде бы начали западать, и отвечал он неживым голосом:
— Это коммерческая тайна… тайна фирмы…
Было ясно: привстань теперь Кромвель, протяни к механику призрачные, в зеленых огнях руки — и Вертипороху придется выбирать между изменой долгу и параличом. И Дж. Дж. даже как будто немного качнулся вперед, чтобы осуществить это намерение, но вдруг раздумал, решив, видимо, не пугать будущего соратника насмерть, и сменил тон:
— Пилот, разлей-ка с механиком еще по одной… Я, Дима, выпытывать у тебя ничего не стану… потому что сам все знаю. Машина твоя называется С-270.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
