Последовали тосты за высокопреосвященного, за господина губернатора, за строителя и начальника завода капитана корпуса горных инженеров Воронцова. Меж деревянных столбиков, которым топоры плотников придали античный вид, крутился представитель племени лизозадов — редактор неофициальной части «Пермских губернских ведомостей» господин Соловьев, чтобы завтра торжественные возлияния эти предстали перед читателями в наиболее превосходном виде.
— Великая радость, что мы будем лить орудия новейшего изобретения у себя дома, — восклицал директор горного департамента.
— Мотовилиха отливала пушки для Пугачева. — Лошкарев сердито поджимал губы. — Скопление большого числа рабочих чревато бунтами. Развращенные враждебной нам пропагандой пришлые заразят мастеровых.
— В барраний рог, — сжимал волосатые кулаки обалдевший Комаров.
Воронцов миролюбиво протянул руку раскрытой ладонью ко всем:
— Думаю, что у нас с рабочими общие интересы. Завод у нас особый. И патриотизм был отличительной чертой русского человека… Мы оправдаем доверие государя и отечества!
Фолькнер зааплодировал, по бритому подбородку — слюна. Вино затуманило многодумные головы, разговор распался на бессвязные звенья.
«Разъедутся, — размышлял Воронцов, заметив, как пристально вглядывается в него Нестеровский, — разъедутся и забудут. А нам все тащить на себе». Он с надеждой обернулся к Рашету. Умный старик деловито разрезал зубчатым ножичком апельсин.
— Вот полюбуйтесь, — сказал капитан Стеновой, раздвигая траву. — Здесь сильный пожирает слабого, наиболее приспособленный выживает за счет обреченного. Они существуют по тем же законам, что и мы — люди.
— Ну, я-то живу без законов, — засмеялась Ольга. — Мне лишь бы забавно… А вы, Виктор Кириллович, скучны, как осенняя муха. — Она села на коврик, расстеленный по траве. — Вот вы лучше скажите, почему в августе кукушки перестают играть? Потому что очень скоро увядание, смерть?
Степовой пропустил ее слова мимо ушей. Он говорил для Наденьки, но на нее наглядный пример ничуть не подействовал. Она, кажется, даже забыла, что только что обвинила Стенового в жестокости, когда он рассказал о Кулямском бунте. Он ничего не украсил и не пропустил, все передавал, как видел сам, ибо гордился своим мундиром. Наденька смотрела мимо, в густую хвою, лаково блестевшую под солнцем. Степовой отвернулся — побледнел от гнева и не хотел, чтобы она заметила.
Он начинал уставать. Впервые были у него самые честные намерения, и сопротивление девушки оскорбляло. Сопротивление это нельзя было подавить ни оружием, ни покорностью, ни постоянством. А тут еще эта купеческая пустышка, которую Нестеровская ширмой таскает повсюду! Степовой с ненавистью взглянул на Ольгу; она пыталась ладонью прихлопнуть пятачок солнца, упавший сквозь хвою. Степовой налил себе стакан вина, оглянулся на свой экипаж в отдаленных кустах, сердито выпил.
Ничего Наденька не заметила. После разговора с капитаном Воронцовым на пароходе, после того, как смело бросился он в воду думала о нем с возрастающим интересом. Она чувствовала себя очень старой в привычном окружении людей, лица их стирались, слова можно было угадать на месяц вперед. Личности, по-настоящему привлекающие Наденьку, все оказались там — в таинственной Мотовилихе… Как смешно, как глупо судила она прежде о людях: лишь по тому, любят ли они то же, что она. Какой счастливой выла, пока не умерла мама, пока жизнь провинциального города не навалилась чугунной плитой…
— Виктор Кириллович, зажгите костер, — сказала Ольга. — Хочу прыгать!
Степовой обрадованно крикнул кучера, тот принес две охапки хворосту, сложил шалашиком, подсунул под низ белые раковинки бересты. Пламени не видно было при солнце, но густой пахучий дым заметался во все стороны, почуял движение воздуха, повалил клубами. Ольга уцепила пальцами подол, с разбегу, хохоча, скакнула. Дым кинулся за нею, но вернулся, обманутый, в свое прежнее невидимое русло. Ольга прыгнула еще раз, с досадой сказала:
— Вы сегодня какие-то мертвые!
Наденька передернула плечами, наклонив голову, пошла к экипажу. От деревьев уже длинные тени, папа должен вернуться из Мотовилихи. Поехал он туда озабоченный, не слышно было по дому его крепкого голоса. Да и вообще, как начали строить этот сталепушечный завод, что-то произошло с ним. Напрасно он старался держаться с прежней начальственной осанкою, напрасно бодрился. Неужели так обременяют его заботы? Она хотела его видеть, хотела, чтобы хоть намеком сказал он о капитане Воронцове.
Кучеру не приходилось подгонять лошадь: холеное животное весело взбивало ногами пыль Сибирского тракта. Наденька вовсе замкнулась в себе, и капитан Степовой, сделав несколько попыток привлечь ее внимание, досадливо уставился в одну точку. Ольга раздражала его — выщипывала из ромашки перья себе на колени.
Однако пришлось кучеру остановиться: через поперечную улицу в сторону Мотовилихи грохотал и лязгал длинный обоз, мужики, серые от пыли, тряслись в телегах, груженных замысловатыми железными предметами, прикрытыми рогожею. Во главе в дорожном тарантасе — молодой господин в накидке, повязанной узлом под подбородком, в круглой шляпе. Короткие, чуть вьющиеся баки на скулах, горбатый нос. Учтиво поклонился, приподняв шляпу.
И в тот же самый момент к экипажу Стенового бросился с тротуара другой незнакомец, громко вскрикнул:
— Матка бозка, неможливо! — попятился и пропал в переулке.
— Какой-то сумасшедший полячишка, — фыркнул Степовой. — Опять к нам пригнали!..
Когда Наденька переоделась, часы пробили шесть. С последним ударом к ограде подкатила коляска, по-молодому выпрыгнул из нее отец. Кучер заводил лошадь, и Наденька подумала, что он справляется с этим куда проворнее, чем мужик Степового. Внизу засуетились, и спустя минуту полковник Нестеровский был в гостиной, целовал Наденьку в голову. От него пахло сигарами и вином, он смеялся, расхаживал по паркету:
— И все-таки этот капитан Воронцов — человек поразительный. Никаких сомнений! Машина, созданная для руководства. Кстати, Надежда Михайловна, я пригласил его на ужин в узком кругу. Думал — в столь горячее время откажется. Представь, посмотрел в какую-то бумагу и отчеканил: «Могу!»
Он сел в кресло, обмахиваясь, продолжал говорить, но дочь уже не слушала. Мама смотрела со стены ласково, словно благословляла.
В день закладки завода Воронцов запретил мотовилихинцам пальбу: отольем первую пушку, тогда стреляйте, а покамест никаких фокусов. Полиция держала ухо востро, но никто и не думал сотрясать воздух — не суббота была. Так без шума и заснул поселок. И настали другие дни, и опять рыться в земле, класть фундаменты, приспосабливать старую медеплавильную печь под варку пробной стали…
Тигли Воронцов собирался делать сам, по методе Аносова. Лет двадцать назад их готовили только в Пассау, и один такой «немецкий горшочек» стоил двадцать пять рублей. А тигли Аносова обходились Златоустовскому заводу по сорок четыре копейки за штуку. Конечно, некоторые ученые каркали с немецким акцентом, предрекая неудачу. Но Аносов плавил в своих тиглях не только сталь, а и золото. Воронцов рассказывал об этом Алексею Мироновичу Гилеву, поручику Мирецкому и Бочарову, легко набрасывая на плотном листке бумаги абрисы задуманных приспособлений. Алексей Миронович, важный, перебирал пальцами бороду, иногда негромка помыкивал.
— Мы живем в замечательное время, — с воодушевлением говорил Воронцов. — Освобожденные производительные силы сломят косность и рутину. Мы должны направить эти силы в полезное русло. Россия не простит нам второй подобной Крымской кампании.
Закинув ногу на ногу, Мирецкий курил сигару, выпускал через ноздри молочно-белый дымок. Он только что доложил Воронцову о заказах, сказал, что Серебрянский завод дает Мотовилихе сорок три тысячи пудов уклада, Воткинский будет поставлять пудлинговую сталь.
— Выпишу из Англии и Германии приборы, реактивы, будем испытывать металл на сопротивление, на разрыв, проводить микроанализ структур. Довольно работать на глазок. — Воронцов побарабанил пальцами по столу. — Нужен лаборант, толковый, цепкий, молодой, который бы мог увлечься до самозабвения!..
«Ирадион Костенко, — вдруг подумал Бочаров. — Оторвать его от „мортусов“, может быть, спасти…»
— Есть такой, Николай Васильевич!
— Вы идите в цех, — сказал Воронцов Алексею Мироновичу, который всеми силами старался не зевать, сводя глаза к переносице, дергал бороду. — Передайте другим, что поняли сами. Я скоро у вас буду… Кто же это, — обернулся он к Бочарову. — Ссыльный?
Как хотелось, чтобы понял Воронцов, что совсем не для каких-то своих целей хочет Костя зазвать Ирадиона в Мотовилиху. Костенко все время что-нибудь да мастерит, выдумывает, но без пользы, без применения.
