Был листочек на стене. Тилипавшийся на ветру, пожелтевший уже рескриптец Даздрапермы первой, в коем она, гаубица несусветная, Божьей милостью жаловала героическому старшине, "заступнику Нашему и Наших подданных" - титул Великого Князя. "Ну вот и здесь опоздал, - горестно констатировал изучивший бумаженцию Тюхин, - хотя, оно конечно, - два Великих Князя в одной литературе - уже перебор, но то, что и тут дал маху - обидно!.. Так что - спите спокойно, Ваше Сиятельство, ни К. К., ни И. С. - Вам не соперники!.."
С этой мыслью и шел. А еще припомнился вдруг ни к селу, ни к городу случай из невозможного, как сон, прошлого, а попутно, оттеснив его, другой, совсем недавний, когда он вышел на сцену милицейского клуба, слегка подшафе, но вполне уверенно и, дунув в микрофон, огласил название нового цикла стихов: "Из детства". И полный золоченых ментов зал так и притих, и долго еще Кондратий Комиссаров диву давался в писательском кафе: "Нет, это надо же! - вышел, понимаешь, на праздничную аудиторию, этак, понимаешь, обвел взором, диссидент котельный, и с вызовом, с издевочкой: "Пиздец вам!"... Так вот, вспомнилось вдруг Тюхину, и опять же повторяю непонятно в какой связи, как он, сопля еще зеленая, в новых штанцах об одной бретелечке вышел на коммунальную кухню и на вопрос соседки Софьи Казимировны: "Ну, Витюша, где был в Москве, что видел?", тоже ничего себе отмочил: "Был в мавзоленине, видел неживого трупа!".
И Тюхин поддал ногой противогазную коробку и подумал о том, что смерть, хоть и не прекрасна, но тоже кое в чем - удивительна, елки зеленые, ибо мертвые подчас и впрямь живее некоторых живых. И наоборот! "И это говорю вам я, - подумал Тюхин, - новый свидетель и очевидец! Слышите, Константин Петрович?.."
И опять она взлетела - попавшаяся под ногу жестянка, забрякала по кирпичам. И Тюхин дунул в кулак, как в микрофон, и громко, с выражение процитировал: "Октябрь уж наступил!..". И наступил босой пяткой на что-то острое, и сам себя окликнул красногвардейским голосом: "Стой, кто идет! Пароль?". "Вся власть Заветам!"
- Весь вопрос - каким? - невесело уточнил он вслух. - Точнее, чьим?.. - и приметил еще одну листовочку - свежехонькую, еще мокрую от клея, на стене Лектория. И привстал на цыпочки, видя свою фотографию, потянулся, дабы сорвать и ознакомиться текстуально, и тут за спиной лязгнул затвор, и кто-то хриплый, до скончания времен прокуренный, гаркнул:
- Та-ак!.. А ну-ка вторую ручку - тоже вверх!.. Выше-выше!.. И кру-у-хом!..
Генералиссимус с гранатометом был долговяз, гимнастерочка на нем топорщилась, погончики без лычек закручивались пропеллером, пилотка была надета задом наперед.
- Да неужто Тюхин?! - обрадовался дусик. - И даже не переодетый, не загримированный! Ли-ихо!.. А ну, гад, сознавайся - ты за кого: за мандулистов или за даздрапермистов?.. В глаза! В глаза мне смотри, иуда беловежский! Ну!..
Тюхин подчинился. Угрюмо, исподлобья, как его бывший кумир, непримиримо вперился он пагубным своим взором в еще не успевшие остекленеть салажьи лупала новопреставленного, не моргая, уставился, так в душе и не зафиксировавшийся, ничей - ни кожаный, ни габардиновый, и даже, как это ни прискорбно, ни Божий - воззрился, окаянный, на дусика, как вождь с предсмертного снимка, и несуразный гусек в ХэБэ, молодой еще, необученный - вдруг побледнел, изменился в лице, дрогнул, подернулся дымкой, утратил конкретность, выпал из контекста, то бишь из своего новехонького обмундирования - ап! - и как не было его, говнюка, только гранатомет брякнулся на асфальт, да форма опала на кирзачи, уже пустая, напрочь лишенная содержания.
Ввиду отсутствия совести, особых угрызений у Тюхина не было. Тут же, на тротуаре - за грудой кирпича - он переоделся. Гимнастерка оказалась великовата, пришлось закатать рукава, а вот сапоги и пилотка пришлись как раз впору. Тюхин застегнул ремень со странной надписью на бляхе "ГОТ МИТ УНС" - и обдернувшись, опять почувствовал себя человеком. "Нет, все-таки верно говаривал Сундуков, - подумал он, поднимая противотанковую пукалку, - не это место красит мужчину, а - сапоги!.."
Вскинув на плечо гранатомет, Тюхин пошел дальше, по проспекту, походившему на ущелье, в кирпичных завалах по сторонам. Сеял дождец. Под подошвами похрустывало стекло. "За-апевай!" - скомандовал, загрустивший по лучшей, по армейской поре своей жизни Эмский. Рядовой Мы с готовностью подхватил. Спели батарейную - про артиллерию, гордость Родины трудовой, про Марусю-раз-два-три-калина... Тюхин, по ассоциации, запутался, сбился со счета, махнул рукой: "Э-э, да чего уж там!..". Вспомнилась вдруг вороночка в чистом поле, еще парящая, в розовенькой оторочке, в разбросанных вокруг ошметьях. Из груди Тюхина вырвалось самое русское из всех русских восклицаний: "Эх!.."
- Но за что, за что?! - сглотнув комок, пробормотал он, безнадежный, как гитлеровец под Сталинградом. И тут сзади дизель взрыкнуло, хлопнул пистолетный выстрел. Тюхин, сноровисто, как на фронте, упал за ближайшую груду кирпича, а когда осторожно выглянул из-за нее, аж присвистнул от удивления.
По трамвайным путям, отчаянно крутя педали, несся велосипедист в одном нижнем белье и в шляпе. Ричард Иванович, а это был, конечно же он, пытался оторваться от гнавшегося за ним танка, на броне которого восседали два омерзительных андроида в габардиновых плащах - Мандула и Кузявкин. Красномордый диктатор с матюгальником на груди, улюлюкая, размахивал полотняными брюками Ричарда Ивановича. Перекошенный от усердия Кузявкин садил из пистолета по шинам. У Дома старшин и сержантов Мандула подхватился на ноги и рявкнул в мегафон:
- А ну, мазэпа, стий!.. Кому казав - стий! Я тоби, людыну, любыти буду!..
Серый от ужаса Ричард Иванович наехал на кирпич, руль у него вывихнулся из рук, велосипед, дзынькнув звоночком, полетел в одну сторону, злосчастный интеллигент - в другую, соломенная шляпа, вихляя, покатилась по асфальту.
- Дывысь, Кузявкин, - ликуя, взревел Мандула, - наша цаца сама раком встала!..
Больше медлить было нельзя. Тюхин изготовил гранатомет и, раскинув пошире ноги, приник к прицелу. Он поймал в прорезь красное пятнышко на гипертрофированно большом лбу садиста-интеллектуала и прошептав: "За поруганную Идею! И ныне, и присно!.." - нажал на спусковую скобу.
Надо ли говорить, что на фронте генералиссимус Тюхин был снайпером?!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Милые мои, дорогие, хорошие, только не в сердце, в лоб, в горячечный, упрямый мой лоб - так оно будет вернее!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда развеялась кирпичная пыль, танк уже вовсю полыхал. Ричард Иванович, пошатываясь, поднялся с карачек на ноги. Он был так бледен, что, казалось, просвечивал насквозь. Глаза у него были черные, пронзительные, прозорливые. "Уж не потому ли - Зоркий? - подумал Тюхин. - Минуточку, минуточку!.." Но развить мысль, сделать четкие умозаключения по поводу этих, неожиданно вдруг проявившихся на лице чуть не погибшего, - глаз, Тюхин не успел, сбитый с толку Ричардом Ивановичем.
- Вы видели?! Нет, вы видели?! - трагически вопросил бывший слепец-провинденциалист. - В центре города, среди бела дня!.. Какой ужас!.. До чего мы... э... докатились!.. Как, как это по-вашему называется?
- Это? - бросил взор в сторону полыхавшей боевой единицы Тюхин. Это, любезный Ричард Иванович, - наш с вами гуманизм во всем его военном великолепии. А те, что там скворчат в солярочке - это, друг мой, так называемые гуманоиды, они же - пришельцы из иных миров, ангелоподобные спасители и наставники наши!..
- Тьфу, тьфу на вас! - огорчился Ричард Иванович, отряхиваясь. - Вам бы все смехул[cedilla]чки, Тюхин, а у меня, поверите ли, до сих пор... э-э... поджилки дрожат! О, если б вы только знали, что эти мерзавцы со мной вытворяли!..
- Да уж догадываюсь, - сказал Тюхин вполне сочувственно.
В танке рванули снаряды. Закувыркалась башня. Высоко-о!..
- Нет, это все! - тоскливо ежась, пробормотал боец незримого фронта. - Это - конец. Финита, как вы изволите выражаться. А вы чего это, батенька, немцем... э... вырядились? Тоже... э-э... наладились?.. Далеко, если не секрет?
- В Смольный, - сказал Тюхин, глядючи в небеса.
- И-и, голубчик! Вас там только и ждут! Даздраперма Венедиктовна все глаза в окно проглядела... Драпать, драпать надо, голубь вы мой сизокрылый! - Ричард Иванович огляделся по сторонам и снизил голос до шепота: Немедленно! Сию же секунду!..
- Но куда, - пожал плечами солдатик, - и как? Крылатый конь усквозил в эмпиреи, летательный аппарат Сундукова я ухайдокал...
- Вы?! - ахнул Ричард Иванович. - Шлепнут! Уж будьте уверены, душа моя, поставят к стенке и - шлепнут!..
- Вот и драпану, - горько пошутил Тюхин, - в Лимонию... В Рай...
- Оно бы - с Богом, только вы мне, счастье мое, жизнь спасли. Долг, как говорится, платежом... - Ричард Иванович поднял велосипед и выправил руль. - Есть тут один вполне безумный вариантец. Плавать умеете?.. Надо же, а я так и не удосужился... Вобщем, садитесь-ка партайгеноссе, на раму, и живенько, живенько, пока не опередили. Я ведь, Тюхин, такую информацию провидческими своими очами выглядел!..
