В то же время поговорка «горбатого могила исправит» как нельзя лучше подходила Черчиллю. Иными словами, Черчилль-солдат, на минутку задремавший в глубине его души, никогда не умирал. И в самом деле, среди всех достоинств живописи Уинстон выделял сходство картины и сражения. На первый взгляд это может показаться парадоксальным, но не стоит забывать, что Черчилль, прежде всего, был бойцом и очень энергичным человеком, а потому обладал довольно своеобразной логикой и не сомневался в том, что между живописью и военным искусством существует глубинная связь. «Писать картину, — утверждал он, — это все равно, что давать сражение. В случае успеха испытываешь даже большее волнение». Дальше следует долгое обоснование подобного сравнения. В своем сочинении «Живопись как времяпрепровождение» Черчилль посвятил этой теме немало страниц.
Он утверждал, что в этих двух процессах одинаковы не только принципы, а именно: единство замысла, единство частей и целого, взаимодействие всех элементов. Но — и это гораздо важнее — то, что прежде чем рисовать картину или давать сражение, нужно разработать план и обеспечить стратегический резерв. В живописи это — пропорции и равновесие, соотношение и гармония. Кроме того, подобно генералу, обязанному внимательно изучить военные кампании великих полководцев прошлого, художник должен ознакомиться с шедеврами, хранящимися в музеях. Таким образом, живопись, как и выигранное сражение, является источником бесконечных удовольствий. Черчилль вовсе не был лицемером: он любил живопись, но родился военным.
Случалось ему рассуждать и о технике художественного творчества, главным образом о диалектике света и цвета, а также о треугольнике, образуемом художником, натурой и картиной. В «Живописи как времяпрепровождении» он призывал, например, к углубленному, даже научному изучению проблемы соотношения взгляда и зрительной памяти художника. Или, если по-другому сформулировать этот вопрос, Черчилль хотел выяснить, какую роль играет память в живописи. Этой теме он посвятил целую страницу своего сочинения, вызвавшую восхищение историка и искусствоведа Эрнста Гомбрича.
«Когда рисуешь картину, — объяснял Черчилль, — сначала созерцаешь натуру, затем палитру и, наконец, сам холст. Следовательно, на полотно переносится сигнал, принятый глазом художника несколькими секундами ранее. Но ведь „по пути“, — продолжал Черчилль, — этот сигнал „попал на почту“, где и был закодирован, переписан с языка света на язык живописи. Получается, что на холст попадает криптограмма, которую следует разместить в правильном соотношении с тем, что уже есть на холсте, только тогда мы сможем расшифровать эту криптограмму, только тогда ее смысл станет очевиден и только тогда с языка цвета художник вновь перепишет ее на язык света. Но теперь это будет уже не свет натуры, а свет искусства. Память несет эту длинную цепь превращений на своих крыльях, а может быть, с трудом передвигает ее, вращая тяжелыми маховиками. В большинстве случаев, — считал Черчилль, — достаточно эфирных крыл памяти, которые так же легки, как крылья бабочки, порхающей с цветка на цветок. Но полный круг эти трудные, долгие превращения совершают при помощи маховиков».
Здесь Черчилль ввел в свое доказательство такой момент. Когда художник рисует на открытом воздухе, фрагменты действия сменяют друг друга так быстро, что кажется, будто бы процесс перевода на язык цвета происходит сам собой. Однако шедевры пейзажной живописи были написаны в помещении, часто много спустя после того, как какой-либо природный пейзаж вдохновил художника на создание картины. В таком случае необходимо обладать «феноменальной зрительной памятью», чтобы воспроизвести натуру, увиденную часы, дни, иногда месяцы назад.
Живопись действительно была для Черчилля источником радости и удовольствия, рисовал он страстно, с упоением, художничество стало тем благом, которое принесло миру это увлечение Уинстона. Кое-кто теперь пытается оценить его творчество, охватывающее более чем сорокалетний период, с профессиональной точки зрения. А ведь долгое время считалось хорошим тоном прощать выдающемуся государственному деятелю его посредственные пейзажи. В наши дни чаша весов склонилась в противоположную сторону и назрела необходимость в переоценке творчества Черчилля. Большая выставка его работ, открывшаяся в Лондоне в 1998 году, немало способствовала возврату интереса к пейзажам Уинстона, а лестные отзывы о них наверняка порадовали бы душу художника, начинавшего свой творческий путь в Хоу Фарм.
На фронте
18 ноября 1915 года майор Черчилль отплыл во Францию, чтобы присоединиться к своему полку — Оксфордширским королевским лейб-гусарам, стоявшим в ту пору в Сент-Омере. Сразу же по прибытии Уинстона принял его друг, главнокомандующий британским экспедиционным корпусом генерал Френч, предложивший ему чин генерала и бригаду в подчинение. Но поскольку Уинстону необходимо было освоиться с боевой обстановкой и приобрести фронтовой опыт, генерал Френч решил, что ему нелишне будет в течение нескольких недель пройти подготовку во втором гренадерском батальоне — элитном гвардейском подразделении.
Полковник и офицеры батальона приняли Уинстона враждебно, им не по душе были политики, переодетые солдатами. Однако Черчилль виду не показал и вскоре повел свой батальон в бой. Его участок находился в секторе Нев-Шапелль, что в Артуа, — весной там начались ожесточенные бои. Для Уинстона началась новая жизнь, полная опасностей и испытаний. Никакого комфорта и беспрекословное подчинение гвардейской дисциплине. Понемногу его мужество и стойкость снискали ему уважение товарищей, и они с искренней радостью приняли Черчилля в свой круг. У него, правда, и не было другого выбора, кроме как стоически переносить тяготы фронтовой жизни в доставшемся его батальону нелегком секторе. Выкопанные кое-как окопы не были оснащены должным образом и представляли собой превосходную мишень для противника, не прекращавшего бомбардировок ни днем, ни ночью. Изо дня в день бойцам приходилось бороться с грязью, дождем и холодом, не говоря уже о полчищах летучих мышей. Однажды в убежище Черчилля, служившее штабом его батальону, угодил вражеский снаряд — к счастью, Уинстона в этот момент там не было.
Проведя несколько недель на линии огня, Черчилль воспользовался полученной в начале декабря передышкой и составил небольшое эссе под названием «Варианты наступления». В этом сочинении он развил идеи, долгое время не дававшие ему покоя. В бытность свою первым лордом адмиралтейства он уже пытался воплотить их в жизнь в виде опытных образцов так называемых сухопутных кораблей (landships). По мнению Уинстона, для того, чтобы атаковать и обратить неприятеля в бегство, не подставляя под пули «нагую грудь солдата», необходимо было использовать новые передвижные механизмы, своего рода огромные бронещиты на колесном, а еще лучше на гусеничном ходу. В неуемном воображении Черчилля эти изрыгающие огонь бронещиты, неуязвимые для пулеметов неприятеля, должны были прикрывать собой около дюжины человек, карабкаться по склонам, сметать заграждения из колючей проволоки, подбираться к вражеским окопам и брать их штурмом, обстреливая продольным огнем[116]. Таким образом тупик окопной войны был бы пройден, и да здравствуют старые добрые сражения с атаками и победами! В это же время Уинстон свел знакомство с молодым гусаром капитаном Луисом Спирсом (тогда его еще называли Спайерсом[117]), командированным в 10-ю французскую армию. Уинстон и Луис сразу же подружились и вместе отправились осматривать участок фронта в районе Нотр-Дам-де-Лоретт, затопленный кровью и крысами, пожиравшими трупы. В 1940 году генерал Спирс был основным посредником между британским премьер-министром и генералом Де Голлем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
