♦ в 1970–1990 гг. количество занятых в народном хозяйстве возрастало в среднем на 0,9 % в год, в 1990–1998 гг. – на 1,4 %;
♦ в 1970–1990 гг. факторная производительность аргентинской экономики (рассчитанная как остаток по Солоу ) [25] снижалась в среднегодовом исчислении на 1,1 %, а в 1990–1998 гг. возрастала на 4,3 %172.
Отдельные положительные макроэкономические последствия реализации плана «конвертибилидад» отмечали и другие авторы, включая тех, кто в целом резко критиковал неолиберальную политику 1990-х гг. Так, Хулио Севарес (один из наиболее непримиримых критиков) подчеркнул, что «конвертируемость» радикально сократила инфляционные ожидания аргентинцев, в результате чего индекс потребительских цен упал со 171 % в 1991 г. до 25 % в 1992 г., 11 % в 1993 г. и 4 % в 1994 г. Население страны, большая часть которого родилась и выросла в условиях галопирующей инфляции, не могла припомнить другой период похожей финансовой стабильности. Благодаря этому, пишет автор, «сократилась эрозия доходов, заработная плата, особенно у самых низкооплачиваемых слоев населения, возросла, а бедность уменьшилась»173.
Признавая позитивные эффекты режима «конвертируемости», Рафаэль Оларра Хименес и Луис Гарсиа Мартинес в совместном исследовании отмечают и серьезный просчет «команды» Д. Кавалло, а именно сохранение у государства и его организаций и институтов возможности (ничем фактически не лимитированной) занимать ресурсы на внутренних и внешних финансовых рынках. Конечно, пишут авторы, сам по себе выпуск и размещение суверенных долговых инструментов – нормальная, общепринятая практика, часто совершенно необходимая для бесперебойного хозяйственного функционирования государства. Но в конкретных условиях Аргентины сохранялась и (как показало будущее) сыграла роковую роль возможность безудержного заимствования, не ограниченного какими-то эффективными легальными нормами174.
По мнению Даниэля Мучника, режим «конвертируемости» был своего рода калькой с «Кассы конверсии», регулировавшей валютнофинансовую систему Аргентины в начале XX в., а потому являлся «анахронизмом». Такого рода «фиксированный обменный курс, – продолжал исследователь, – характерен для небольшой горстки государств, тогда как большинство стран мира используют плавающий курс»175. Тем самым Д. Мучник как бы дезавуирует приведенное выше утверждение Д. Кавалло о том, что режим «конвертируемости» не являлся вариантом фиксированного обменного курса и оставлял аргентинскому песо возможность «плавать». Точку зрения Д. Мучника в целом разделяет Альдо Феррер. Он указывает, что Д. Кавалло провел денежную реформу, руководствуясь историческим опытом «Кассы конверсии» и установив фиксированный обменный курс песо. В результате количество денег в обращении стало напрямую зависеть от объема (притока – оттока) валютных резервов Центробанка. Возникшая система, продолжает А. Феррер, не просто являлась бимонетарной, но создавала условия для прогрессирующей долларизации аргентинской экономики, поскольку в скором времени 2/3 банковских депозитов, а также коммерческих контрактов и соглашений номинировалось в валюте США176.
Одним из немногих критиков «конвертируемости», напрямую дискутировавших с Д. Кавалло в период наибольшего влияния неолибералов, был Родольфо Терраньо. В частности, две их дискуссии прошли на телевидении в 1993 и 1995 гг. Р. Терраньо являлся сторонником модели, сфокусированной на развитие экспорт-ориентированных отраслей промышленности, и утверждал, что обменный курс 1:1 отнюдь «не оздоровил песо», а лишь «подключил его к аппарату искусственного дыхания». Поэтому, утверждал экономист, «конвертируемость» – это сугубо временная мера, которая должна быть со временем отменена. Но выход из режима «конвертируемости» следует осуществлять постепенно и организованно, и заниматься этим должен реально независимый Центральный банк (наподобие германского Бундесбанка)111. Такие идеи вызывали у аргентинских и зарубежных неолибералов неподдельный ужас. Они дружно утверждали, что отказ от «конвертируемости» будет «безрассудством», что такая мера неминуемо приведет к гиперинфляции, а американский экономист Рудигер Дорнбуш даже предлагал «личности, подобные Терраньо, поместить в зоопарк»178.
Все перечисленное дает представление о том большом влиянии, которое оказала политика «конвертируемости» на идейное состояние политических и академических кругов аргентинского общества. Но главным, разумеется, было ее сильнейшее макроэкономическое воздействие, и в первую очередь беспрецедентное открытие экономики, значительно превосходившее все предыдущие попытки либерализации, что особенно отчетливо проявилось в связи с развернувшимся процессом приватизации государственных предприятий и новой ролью ТНК.
Программа приватизации в рамках открытой экономики
Приватизация государственной собственности, проведенная правительством К. Менема – Д. Кавалло, стала одной из самых масштабных (на мировом уровне) передач госпредприятий в частные руки в 1990-е гг. Менее чем за пять лет аргентинское государство почти полностью «избавилось» от принадлежавших ему значительных активов, передав их – в собственность или в долговременную концессию – частным консорциумам, в которых в подавляющем большинстве случаев главную роль играл иностранный капитал. Местные предприниматели, как правило, участвовали в приватизационных сделках в качестве миноритарных партнеров зарубежных фирм и банков и зачастую продавали впоследствии свои доли мажоритарным акционерам (т. е. иностранным участникам).
Вдохновляемый примером М.Тэтчер, К. Менем представил свой проект приватизации госсобственности в качестве попытки создать в Аргентине «народный капитализм» и превратить «пролетариев в собственников» (“proletaries en propietarios”) [26] . Как писал Анхель Хосами, «новое правительство перонистов Менема заняло места в неолиберальном приватизаторском вагоне, объявив о срочной необходимости сделать аргентинской экономике серьезную хирургическую операцию»179. Перонисты, которые не давали Р. Альфонсину провести весьма ограниченную приватизацию, были готовы практически к тотальной, или, как образно писала З.И. Романова, «ковровой», приватизации180. И действительно, в частные руки перешли не только госпредприятия-лидеры (вплоть до военных заводов), но и самые разнообразные, принадлежавшие государству хозяйственные объекты, включая метрополитен, ипподром, зоопарк, телеканалы, радиостанции и почту.
Характерной внутриполитической особенностью процесса приватизации в Аргентине было почти полное отсутствие (особенно на первом этапе) какой-либо организованной оппозиции данному процессу, как это неизменно бывало в прошлом в ходе практически всех попыток ликвидировать государственный сектор. В 1990-е гг. ситуация круто изменилась по ряду причин. Во-первых, сам госсектор уже в течение длительного времени находился под огнем критики за плохой менеджмент, низкую рентабельность (нередко – убыточность) многих предприятий и неудовлетворительное качество выпускаемых товаров и предоставляемых услуг. В целом такие обвинения были справедливы, другое дело – мало кто задумывался, в чем были реальные причины невысокой эффективности госпредприятий. Как бы то ни было, в пропагандистском плане власти хорошо подготовили общественное мнение к демонтажу госсектора. Во-вторых, не было ни одной весомой политической силы в стране, которая выступала (или могла авторитетно выступать) против приватизации. В самом деле, ГРС не могла этого делать, поскольку сама выдвигала приватизационную программу, СДЦ традиционно требовала покончить с участием государства в экономике, «менемисты» сумели переломить неизменно «государственническую» позицию ХП, а левые партии и группы были слишком слабы, чтобы их протестующий голос кто-то услышал. Более того, кардинальная перемена настроений в руководстве перонизма повлияла и на позицию профсоюзов – непримиримых противников приватизации. Теперь основные профессиональные объединения, как минимум, сохраняли нейтралитет и ждали развития событий. С другой стороны, мощную поддержку планам правительства оказали все самые влиятельные организации бизнес-сообщества, давно не имевшие такой блестящей возможности расширить зону «свободного предпринимательства» и включить в нее сферы, традиционно закрытые для частных компаний. С политической точки зрения ничто не мешало тандему К. Менем – Д. Кавалло реализовывать свои планы.
