Базиль, гордившийся дружбой с опальным поэтом, сам следил, чтоб печи в домике были хорошо натоплены, и чтоб не было угара, и чтоб дворецкий не забывал с утра ставить на стол тарелку любимых Пушкиным моченых антоновских яблок.
Когда Денис Васильевич и Базиль, тихо приоткрыв дверь, вошли в домик, Пушкин в коротком кафтане и бархатных молдаванских шароварах лежал на биллиарде и, поскрипывая пером, быстро заполнял лежавшие перед ним листки ровными стихотворными строками.
Базиль полушепотом его окликнул:
— Александр Сергеевич!
Пушкин, чуть вздрогнув, повернул голову и увидел стоявшего за Базилем улыбающегося Дениса, соскочил с биллиарда и, запахивая кафтан, воскликнул:
— Бог мой! Не сон ли это? Денис Васильевич! Каким образом?
— Ехал на контракты, душа моя, а услышал, что ты здесь…
Пушкин договорить не дал, бросился к нему на шею. Они крепко расцеловались.
А тут явился и камердинер с шампанским. Хлопнули пробки. Завязался оживленный разговор. Денис Васильевич, узнав о некоторых неизвестных подробностях высылки Пушкина из столицы, напомнил:
— А ведь я тебя предупреждал, Александр! Ты мне не внял, не угомонился и теперь повторяешь мой путь…
Базиль, бережно собиравший разбросанные повсюду пушкинские черновые листки, откликнулся с живостью:
— Любопытно, в самом деле, получается, Денис! Мне как-то в голову не приходило… А ведь тебя выслали из Петербурга почти в том же возрасте, что и Пушкина, и причины высылки у вас одинаковы?..
— Не забудь, — добавил Денис Васильевич, — что Александр, как и я, отправляется на юг и находит утешение…
Пушкин, улыбаясь и поблескивая глазами, заключил:
— Среди семейства почтенного генерала Раевского и в деревне милых, умных отшельников братьев Давыдовых! Какое чудесное сходство биографических черт! И, бог свидетель, я ничего не имею против дальнейшего продолжения… Быть участником великих событий, исполинских битв, предводительствовать отважными партизанами… Жизнь, полная романтики! — Он бросил теплый, но отчасти и озорной взгляд на сидевшего в кресле и раскуривавшего трубку Дениса, и продолжил: — Впрочем, я не стал бы возражать и против хорошенькой жены и против генеральского чина…
— Ну, брат, если б тебе достался этот чин, как мне, ты бы, пожалуй, отказался, — промолвил добродушно Денис Васильевич. — Да и на что тебе генеральство? Ты без того молодец и полный генерал на Парнасе!
— Как сказать! — весело и быстро ответил Пушкин. — Вам-то царь все-таки и жалованьишко платит и орденами награждает; а мне тридцатью шестью буквами российского алфавита кормиться приходится…
— А я тебя, душа моя, могу надоумить, как стихами чины добывать, — хитровато прищурив глаза, сказал Денис Васильевич. — Проживающая в одном из западных наших городов жена канцеляриста, воспользовавшись проездом государя, умудрилась преподнести ему подушечку, на которой довольно искусно вышила шелками овцу и сделала такое стихотворное признание:
Российскому отцуЯ вышила овцуСих ради причин.Дабы мужу дали чин!
И, представь, ловкая баба своего достигла, государь велел, пожаловать канцеляриста классным чином…
Пушкин расхохотался. Базиль, подсев к нему на диванчик, шутя заметил:
— А случай, что ни говори, достоин внимания! Ты бы, Александр Сергеевич, тоже попытал счастья!
— Сам о том подумываю, — ответил Пушкин, едва сдерживаясь от смеха. — И стихи готовы… Словно для такого случая писаны!
Он обвел собеседников веселыми глазами и прочитал:
Воспитанный под барабаном.Наш царь лихим был капитаном:Под Австерлицем он бежал,В двенадцатом году дрожал,Зато был фрунтовой профессор!Но фрунт герою надоел —Теперь коллежский он асессорПо части иностранных дел!
Базиль, глядя с восхищением на Пушкина, захлопал в ладоши:
— Представляю, как бы сия любопытная эпиграмма выглядела на подушечке!
Денис Васильевич, смеясь, добавил:
— Каждое слово не в бровь, а в глаз! Ведь подлинно под барабан и государь и братья его воспитывались. Бывало, царица-мать Мария Федоровна, подозвав дворцового коменданта, упрашивала его производить потише смену караула. «А то великие князья, — говаривала она, — услышав барабан, бросают свои занятия и опрометью бегут к окну, а после того в течение всего дня и не хотят ничем другим, кроме барабана, заниматься».
Разговор, подогреваемый вином и бесконечными шутками, катился, словно легкая волна на море. Все согласно клеймили произвол самовластья, возмущались несправедливым судом над семеновцами и донскими расстрелами. Поднимали бокалы и чокались за лучшее будущее отечества, за русский народ. Денис Васильевич и Пушкин, чувствуя, как, несмотря на разницу лет и положения, стали они близки друг другу, выпили на брудершафт и расцеловались совсем как родные братья.
Потом Пушкин с увлечением говорил о замыслах гетеристов, подготовлявших восстание греков против турок, и о своей беседе в Кишиневе с безруким сыном бывшего господаря Молдавского, полковником русской службы Александром Ипсиланти, готовым возглавить греческое восстание.
Денис Васильевич вставил:
— Я слышал, будто в Петербурге относятся к этому благосклонно и будто государь обещал грекам поддержку…
Пушкин подтвердил:
— Ипсиланти и греки на эту поддержку по крайней мере очень надеются… Но кто поручится за честность намерений нашего кочующего венценосца?
Честность его намерений! Базиль, читавший постоянно заграничные журналы и газеты и более других осведомленный о европейских делах, тут же красноречиво начал доказывать, что император Александр думал не о помощи грекам, а о том, как бы поскорее расправиться с итальянскими карбонариями. Конгресс монархов, заседавший осенью в Троппау, недаром перебрался в Лайбах, ближе к мятежному Неаполю, чтоб тесней связаться с приверженцами монархии в Италии, быстрее перебросить туда австрийские и русские карательные войска.
Денис Васильевич, не менее своих собеседников сочувствовавший грекам и желавший их освобождения от турецкого ига, произнес со вздохом:
— Будущего, правда, не предугадаешь, но отказать в помощи несчастным единоверцам грекам было бы грешно и позорно…
Базиль кивнул головой и дополнил:
— Как, впрочем, и посылать войска в чужие страны для порабощения народов! Однако ж, если б это случилось, — он немного помедлил, — кто может сказать, каков будет исход? Венты карбонариев объединяют свыше восьмисот тысяч итальянцев, готовых драться за свободу насмерть. И не произойдет ли при вторжении чужеземных войск общее возмущение народа?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
