выхода. Выливать это все на мужа и детей я не хотела и не могла, и, наверно, именно поэтому постепенно в виде замещения стала испытывать такую ненависть к Домбаю.
Ведь если бы мы жили в городе, все могло быть по-другому, да? Навязчивая, сильная мысль, с годами ставшая фоновой.
Просто ощущение, которое с тобой всегда.
Не хочу здесь быть. Хочу уехать. Навсегда.
Вот только Саша свою жизнь без Домбая, походов и своего туристическо- спортивного комплекса не представлял.
А я без мужа свою жизнь не представляла, хоть и многие моменты в нашей жизни перестали быть приемлемыми для меня.
34. Лиза
Мы тихонечко лежим в темноте, силясь отчетливей увидеть лица друг друга. Тонем в беспокойной влажной черноте глаз напротив. Молчим. Шум смешивающегося дыхания будоражит слух, теплота чужого близкого тела обволакивает, пряный индивидуальный запах щекочет ноздри, оседая терпким привкусом кожи на кончике языка.
Сашка так и мнет мою ладонь в своей руке. Рассеянно гладит пальцы и тыльную сторону, а потом сжимает крепче и подносит мою кисть к своей обнаженной груди. Туда, где гулко и сильно бьется его сердце. Касаюсь подушечками горячей упругой кожи, поросль светлых волосков мягко покалывает пальцы, чувствую ритмичные сокращения сердечной мышцы, глухими ударами, отдающимися в ладонь. Прикрываю глаза.
Жизнь. Горячая, осязаемая, пульсирующая.
В Саше столько жизни, что она переливается в нем через край. Притягивает к себе. Хочется быть рядом, наполняться, греться.
Это ощущение бурлящей живительной энергии в нем так было нужно мне тогда. Так...
- Лиза, расскажешь? - его низкий голос в темноте приятно царапает перепонки. Сашка тихо усмехается, и мне становятся отчетливо слышны нотки горечи, - Как ты говоришь...Всё равно уже расстались. Хуже не будет.
- Да? - возвращаю ему его ответ.
Бросаю тем же тоном, беззлобно передразнивая. Открываю глаза. Саша и не думает на это улыбаться, внимательно и серьезно смотрит на меня. Ждет.
Тихо вздыхаю, снова закрываю глаза. Он протягивает ко мне вторую руку и прижимает к себе. Утыкаюсь носом ему в выемку на шее. Ощущаю легкий поцелуй в макушку, жаркое влажное дыхание волосах. Вокруг такое безмолвие, пронизанное сбивчивыми ударами наших сердец. Время тянется и вязнет как нагретая карамель. Я не знаю, сколько секунд или минут утекает, прежде чем я начинаю глухо неразборчиво шептать, касаясь губами Сашиной кожи. Я будто себе шепчу - не ему. Слова с трудом скатываются с языка, шершавые, больные. Слова, которые мне хочется наконец проговорить.
- Он был такой маленький... Я почти ничего не видела...Лишь мельком успела взглянуть... Врач скорой почти сразу завернул...
И Саша сжимает меня крепче, до хруста в ребрах и плечах. Рвано выдыхает мне в макушку. Не обращаю внимание на то, что трудно теперь вздохнуть. Дальше сама себе говорю.
- Но я до сих пор помню его крохотное лицо...Это такая беспомощность...Такая...!!!Ты, кажется, умереть готов, чтобы исправить, а ничего не можешь...Ничего!!! И ты один...Настолько один... Вокруг люди, суета, крики, но это всё будто в другом измерении, а ты здесь и ты - ничто...
- Моя родная, - бормочет Саша прерывающимся шепотом и начинает меня целовать в лоб, виски в прикрытые дрожащие веки.
Только, когда его сухие губы касаются моих щек, понимаю, что они мокрые. Говорю дальше. Говорю...Говорю...Говорю...
- Я чувствовала, что это произойдет. Мне было так страшно, а ты не слушал меня, не слышал совершенно...Если бы я так не испугалась тогда за тебя...Если бы ты был рядом...Если бы...
Спазм окольцовывает горло.
- Я знаю, родная, - он прижимается губами к моему лбу. Его дыхание прерывистое и совсем мокрое, или это следы моих слёз. Или его. Я не понимаю.
- Когда я узнал, я почувствовал тоже самое. Бессилие, Лиз. И стыд. Что это случилось, что я виноват, что не могу ничего изменить. Что моей жене плохо, что мой ребенок умер, а я даже приехать не могу. И то, что ты не сказала мне сразу, а потом не говорила со мной по телефону дольше минуты, да еще таким ледяным голосом...Я...- Сашка переводит дыхание, нервно потирая лоб. Его голос, дрогнув, срывается, и я затаиваюсь, ловя каждое мгновение и обращаясь в слух, - Я понимал, что ты винишь меня, уже понимал. Но, когда я зашел в палату, и ты подняла на меня глаза... Меня будто под дых ударили – у тебя такое лицо было. Я не знал, что сказать. Я пытался говорить с тобой, но ты словно спряталась за пуленепробиваемой стеной. Это такая боль, Кис, - видеть твое горе, читать молчаливое обвинение в глазах и одновременно слушать, как ты с фальшивой улыбкой говоришь, что все уже прошло, переживем, и ты не собираешься об этом говорить. Мне так хотелось тебя трясти, пока голова не отвалится, чтобы ты хотя бы покричала на меня, сорвалась. И одновременно было так страшно, что начну ворошить, а ты просто от меня уйдешь. Что мы этих выяснений, кто прав, кто виноват ни черта не выдержим. И я поддался тебе, Лиза. Ты наверно сильнее меня, я поддался. Ты делала вид, что все нормально, и я тоже делал, и даже как-то забылось все, да, Кис? И действительно казалось нормальным, только вот оно таким не было. И я сейчас так жалею, что не вытряс из тебя истерику еще тогда...в больничной палате. Там были голубые стены, я почему-то запомнил.
- Голубые, да...- судорожно всхлипываю я, давясь накатывающими слезами, которые влагой оседают на Сашкиной шее и груди.
Замолкаем. Тяжело рвано дышим в вязкой теплой темноте. Внутри такое опустошение, что кружится голова, обнимаю Сашу за шею крепче, его руки вдоль моего позвоночника. Щупают, гладят.
- Прости меня, любимая, я не смог, - снова прерывисто тихо-тихо шепчет мне в макушку, - Пожалуйста, прости меня...
Вытираю мокрые щеки о его широкую грудь, прочищаю спазмирующее горло, и сбивчиво выливаю из себя отрывистые, глубоко спрятанные обиды дальше.
- А ты помнишь, что через месяц мне сказал? "Не переживай, Кис, давай попробуем еще"...Будто мы детей у деда
