— А знаешь, как это переводится? — спросил капитан.
— Знаю, — едко ответил Легионер. — На солдатском языке: «Софи распрощалась с невинностью!»
Капитан покраснел и, махнув рукой, отпустил нас.
Когда мы шли по платформе, Малыш спросил:
— Что ты сказал по-иностранному этому серебристому фазану?
— То, что ты слышал. Софи распрощалась с невинностью!
Малыш остановился и захохотал.
— Научи меня! Я скажу это гауптфельдфебелю Эделю, когда мы вернемся к своей команде. Вот удивится тупая свинья!
Он сдвинул за затылок кепи, снова громко засмеялся и бегом бросился вперед.
Малыш увидел Линкор. Всех удивило, что она пришла проводить его. Они столкнулись, как боевые слоны.
Множество солдат толпилось возле поезда, протянувшегося у платформы, словно ненасытная змея.
Я взглянул на большие вокзальные часы. По циферблату быстро двигалась секундная стрелка. Черная, зловещая. Круг за кругом. Минута за минутой. Скоро все будет кончено.
Пруссак и Томас Йенсен медленно прошли в контрольные ворота на платформу, таща тяжелые пехотные рюкзаки.
Штайн с Бауэром, высунувшись из окна купе, крикнули нам, что заняли места на пятерых. И приняли в окно наше снаряжение.
Какая-то медсестра спросила, не хотим ли мы кофе.
Мы выпили из жестяных кружек горячую жидкость, вкусом напоминавшую суп, сваренный из джутового мешка.
— По вагонам! — крикнул в четвертый раз офицер транспортной службы. Но никто и ухом не повел.
Нескольких солдат грубо затолкали в поезд.
Малыш напустился на унтера полиции вермахта.
— А ну, пошел вон, охотник за головами!
Унтер начал выкрикивать всевозможные угрозы, но быстро исчез. Ему не хотелось скандала у отходящего поезда. Он знал по горькому опыту, что могут возникнуть самые неожиданные осложнения. При отправлении таких поездов нервы бывают на пределе.
Женский голос позвал:
— Альфред!
Легионер повернулся и быстро зашагал к одному из киосков, где стояла Дора, лицо которой наполовину закрывал поднятый воротник.
Положив руки на плечи Легионеру, она мягко сказала:
— Я принесла штатскую одежду. Быстро иди в туалет и переоденься. Удери от них!
Легионер сощурился.
— Дора, старая ты негодница, давай не будем совершать глупостей! Ты знаешь охотников за головами не хуже, чем я. Улизнуть не удается даже одному из тысячи, а если меня схватят с тобой, ты сама тут же отправишься в тюрьму.
— Я не боюсь их тюрем.
— Да, но бояться их пуль нужно.
Легионер достал из кармана газетную вырезку. Последнюю новость из «Фёлькишер беобахтер».
Дора, шевеля губами, стала читать:
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ ПРОТИВ ДЕЗЕРТИРОВ И ТРУСОВ
Я призываю немецкий народ и, в частности, немецких женщин бдительно выслеживать трусов, пытающихся сбежать с востока на запад, прячась в колоннах беженцев. Не проявляйте неуместной жалости к этим грязным собакам. Люди, бегущие из своих подразделений в армии, авиации и флоте, не заслуживают даже куска черствого хлеба.
На вас, гордые национал-социалистические немки, больше, чем на ком бы то ни было, лежит священный долг стоять на страже против этих элементов.
Исполняйте свой долг. Не поддавайтесь на убеждения и уговоры антиобщественных элементов. При малейшем подозрении безжалостно доносите. Не жалейте их, будь то незнакомые люди или ваши мужья, сыновья, братья.
Выказывайте им заслуженное презрение. Заставляйте вновь осознать свой долг. Если слова не образумят их, обращайтесь в полицию вермахта: там знают, как карать этих жалких крыс, которые не имеют понятия о чести и которым нет места в нашей великой национал-социалистической Германии.
Генрих Гиммлер
Рейхсфюрер СС
Шеф германской полиции
Имперский министр внутренних дел
Главнокомандующий Армией резерва
Прочтя, Дора кивнула.
— Гнусный мерзавец. Но погоди: этого черного гада когда-нибудь прищучат, поверь мне!
— И нас тоже, — сухо ответил Легионер, — если потеряем голову. Единственная возможность пережить это безумие — встать в строй. Спокойно, без суеты. На рожон не лезть. — Погладил ее по щеке и продолжал: — И иметь при себе подлинные документы, иначе они не выдержат дотошной проверки охотников за головами. — Указал на унтера полиции вермахта, похожего на бегемота. — Посмотри на этого типа со значком в форме полумесяца! Ему до смерти хочется ловить дезертиров и вешать им на грудь куски картона с надписью. Послушай, старушка… но ты плачешь! Это что такое? Дора не должна плакать!
Он неуклюже утер слезы с ее густо покрытых косметикой щек.
— Свинья ты тупая, — всхлипнула она и уткнулась лицом ему плечо. — Я буду писать тебе, Альфред, каждую неделю.
И погладила его по лицу с длинным ножевым шрамом.
Поглядев на поезд, к которому уже подцепили паровоз, с шипением выпускавший белые клубы пара, Дора подумала: «Это ненасытная перемалывающая машина, требующая плоти, крови, костей».
И подняла взгляд на Легионера.
— Как думаешь, куда вас отправляют?
Он посмотрел в сторону моста на две грохочущие тележки, потом ответил:
— Старик писал в последнем письме, что полк находится на центральном участке фронта, под Оршей. Орша — узловая станция на магистрали Минск — Москва. В сущности, — добавил Легионер, — эта магистраль ведет в Сибирь, где наши сталинградские товарищи сейчас голодают на рудниках.
«Орша, — подумала Дора. — Название. Неизвестное название. Точка на большой карте. Маленькая и бесконечно печальная в бескрайности России. Место, через которое проходят тысячи солдат. Людей в зеленой и в коричневой форме, большинству которых никогда не вернуться».
И погладила руку Легионера, которой злая судьба предназначила нажимать спусковой крючок автомата, убивая других солдат. Она могла бы научить эти руки трясти шейкер[109].
— Альфред, — прошептала она, глядя в его обезображенное лицо. Ее обычно холодные глаза слепили слезы. — Как ты, тупая свинья, не понимаешь, что я люблю тебя, паршивый пустынный шакал! Клянусь Богом, я люблю тебя! Сама не знаю, почему. Когда мне было двенадцать лет, меня изнасиловал какой-то мужчина. В пятнадцать мне это стало нравиться. Теперь это меня больше не интересует. Мы будем любить друг друга, как двое людей, достаточно опытных, чтобы считать своих собратьев свиньями, пока не доказано обратное. Мы знаем, что жизнь — это сплошной гнусный карнавал, и для него нужна только хорошая маска. Альфред, я буду ждать тебя, даже если на это уйдет тридцать лет! Недалек день, когда мы пробудимся от этого кошмара. Тогда продадим мой кабак и уедем туда, где сможем открыть приличное заведение с девочками, шнапсом и пивом!
Легионер засмеялся.
— Куда же? В Тибет?
Дора покачала головой.
— Нет, в Бразилию. У меня там сестра, она содержит бордель. Место для нас подходящее. Ни охотников за головами. Ни гестапо. У тебя есть право жить, как хочется.
Лотте, маленькая медсестра, учившаяся в школе «Юнгмедель»[110], прошла, приплясывая, вдоль платформы и прикрепила еловую ветвь к двери одного из вагонов. Она видела это в кино, в одном из военных фильмов. Утерла глаза уголком платочка. И это она видела в кино. Потом поцеловала в щеку ближайшего солдата. И запрокинув голову, словно валькирия, воскликнула с деланным восторгом:
— Мой герой, мой незнакомый герой! Благодарю, что ты сражаешься за немецких женщин и даешь нам чувство безопасности от советских чудовищ!
Солдат, пехотинец с лисьей мордочкой, громко испортил воздух и заорал:
— Пошла к черту, офицерская подстилка!
Щеки Лотте покраснели.
— Свинья! — прошипела она. — Я добьюсь, чтобы тебя отправили на Восток!
Ответом был громкий смех стоявших поблизости солдат. Пехотинец шлепнул ее по заду.
— Спеши домой, готовься к встрече победителей. Они приближаются!
Лотте, скрипя зубами, пошла обратно. Сорвала еловую ветвь с вагонной двери и, миновав три вагона, прикрепила к четвертому, сочтя этих солдат более достойными своей ветви. Что-то сказала унтеру из полиции вермахта, тот пожал плечами и оттолкнул ее.
Появилась целая семья, провожавшая семнадцатилетнего парня, он был призван и отправлялся в учебный батальон в Польше.
— Будь гордым и смелым! — воскликнул его отец, государственный советник. — Ты должен быть гордостью семьи!
— Будем ждать от тебя письма в ближайшее время, племянник, — проскулил седовласый человек в допотопном мундире прошлого века с погонами оберста, — в котором ты сообщишь нам, что фюрер наградил тебя Железным крестом.
— Пришли как можно скорее свою фотографию в мундире, — пропищала мать, смахивая предательскую слезу.
Отец укоризненно взглянул на нее в монокль.
— Немецкие женщины не плачут, Луиза! Мы, немцы, гордая нация.
