— Наилучший вариант (система, образ, способ) жизни должен быть открыт или изобретен выдающимися одиночками, — говорит он. — Такой первооткрыватель должен успеть проверить его на самом себе, как-то зафиксировать, передать его ученикам. Такой способ жизни должен стать образцом для подражания, должен очевидным образом доказать свои преимущества. Нужно время, чтобы число последователей Первооткрывателя возросло и чтобы они стали оказывать заметное влияние на окружающих. Нужно, чтобы этот образец выжил в борьбе с окружением, чтобы его не задавила в зародыше среда. А среда — миллионы людей, жестоких и беспощадных ко всему, что нарушает их привычный образ жизни, особенно к тому, что обнаруживает убожество его и предлагает нечто лучшее. Масса ненавидит всякие улучшения образа жизни, если они воплощаются в отдельных исключениях.
— Я признаюсь тебе: я изобрел такую наилучшую систему жизни, — продолжал он дальше. — Я следовал ей всю жизнь. И был счастлив. Надеялся прожить по ней до конца. Но… Но однажды в мою жизнь вторгся другой человек — женщина. Я не устоял, женился. Полюбил свою жену беззаветно, всеми силами своей души, которые сберег в себе благодаря своей системе. Я доверился ей, как дитя. И поверил в нее. И это была моя роковая ошибка. Через эту женщину внешний мир вломился в мою идеально организованную жизнь и разрушил мою систему до основания. В мою жизнь вторглись обманы и измены, лицемерие и ханжество, злоба и ненависть… Я ее боготворил, а она оказалась ничтожеством. И меня она низвела до уровня ничтожества. Сам видишь, что со мной стало. Один заурядный человечишко способен разрушить творение Бога! Так что уж говорить о способности миллионов на это. Берегись другого человека, если хочешь следовать своей системе!
— Я потерпел крах, — говорил он. — А ведь такие первооткрыватели, как я, появляются раз в сто лет, а то и еще реже. Я, может быть, был таким одиночкой в наш век. И может быть, другого не будет долго-долго. А может быть, вообще другого не будет. А жаль…
Я не стал говорить этому человеку, что другой первооткрыватель уже есть, так как во мне самом появился страх катастрофы. Меня может спасти лишь то, что я никогда не женюсь на моей Богине. Но ведь мир велик, и людей в нем много.
Богиня
В газете появилась большая статья о советской балетной школе и о нашем городском балете. В центре статьи — большая фотография моей Богини. Я вырезал ее из газеты и с тех пор постоянно ношу с собой. Говорят, ее уже включили в труппу театра, и она уже выступает. Пойти в театр я не могу — слишком дорого. Да и не так-то просто: билет можно купить только у спекулянтов. Я караулю ее у дома, но за ней теперь приезжают на машине. И привозят обратно поздно ночью на машине. Иногда — под утро. Я целыми ночами хожу под ее окнами в надежде увидеть хотя бы ее тень в окне. Я твержу давно забытые слова из старинных русских романсов. Пытаюсь сам сочинить что-нибудь. Но у меня ничего не получается. У меня лишь щемит сердце. И от безысходной тоски я не знаю, что делать. И снова меня стала настойчиво посещать мысль о самоубийстве.
Наступила осень. Ей дали новую квартиру. Она уехала в район для привилегированных персон нашего города.
Неизлечимая болезнь
Для меня главной стала проблема: как суметь не любить женщину, а если любовь возникла, как ее заглушить и задушить совсем? Я давал советы другим людям на эту тему, попавшим в беду и желающим избавиться от мучительных переживаний, связанных с любовью к женщине. Не знаю, насколько мои советы были эффективны. Но я знаю зато вполне определенно, что я сам не могу справиться с этой страшной болезнью — любовью. Мне понятно, почему это чувство превращается в болезнь. Но я не знаю, как лечить эту болезнь. Я перепробовал все средства — безнадежно. Чем упорнее я борюсь с нею, тем мучительнее она становится. Тогда я решаю отдаться ей, капитулировать. Но она начинает мучить с удвоенной силой. Где выход? Выхода нет. Никакой компенсации и замены для оскорбленной, обиженной, обманутой, преданной, неразделенной любви в природе нет. Человек, не радуйся, ощутив в себе любовь! Вместе с нею приходит неизлечимое страдание. Неужели Антипод прав?! Неужели лишь идеологически обработанный человек может выработать иммунитет против этой болезни?! Тогда мир не стоит того, чтобы жить и чтобы ради него изобретать бессильную и никому не нужную религию. Бог слишком слаб для современного мира безумия, подлости, жестокости, разврата.
Боже, дай мне силы дойти до предназначенного мне конца. Я капитулирую.
Отъезд Антипода
Антипод закончил свой труд по идеологии и хочет везти его в Москву, в ЦК партии.
— Идеи, родившиеся в провинции, — сказал он на прощание, — должны двигаться в столицу, чтобы стать социально значимым фактом. Мой труд породит такой рывок в идеологии, по сравнению с которым померкнет сталинская идеологическая революция.
— Но тебя там уничтожат, — сказал я. — Усовершенствование идеологии есть прерогатива высшей власти.
— Я верю в прекрасное будущее коммунизма, — сказал он, — и потому готов пойти на любую жертву.
— К счастью, — сказал я, — твоя прекрасная коммунистическая утопия неосуществима.
— Почему же к счастью? — удивился он.
— Если она осуществится, жизнь людей превратится в нестерпимый рай, — резюмировал я нашу последнюю дискуссию.
Сомнения
Как бы выглядела библейская легенда изгнания из рая, если бы первые люди были русские? Примерно так. Эти первые люди были бы Иван и Марья. Рай был бы не в саду, а в винно-водочном складе. Бог разрешил бы Ивану и Марье пить все алкогольные напитки, кроме одного — кроме водки. Змей явился бы соблазнять не Марью, а Ивана, причем — со стаканом водки.
Изобрети любой обман,Хоть тресни, вылезь хоть из кожи,Но бог по имени ИванДушонки наши не встревожит.
Возвращение
Прошло несколько месяцев. Жизнь вошла в прежнюю колею. Об Антиподе не было ни слуху ни духу. Я опять начал понемногу лечить язвы, запоры, импотенцию, заикание и прочие недуги.
Силы прогресса
Он был начинающий пьяница. Скоро он станет неисправимым алкоголиком — я это предвидел с полной очевидностью. Я таких десятки встречал. Но он себя тогда так не воспринимал. Для себя он был студент университета, бывший вундеркинд и отличник, критически относящийся к реальности и жаждущий ее улучшить. К нам он спустился с высот культуры, дабы познать народ и найти в нем силы, на которые он мог бы опереться в своей будущей реформаторской (если не революционной) деятельности.
— Дальше так жить нельзя! — орал он сразу же после первой стопки водки, нарушая наши неписаные законы: после первой стопки полагается некоторое время помолчать, как перед дальней дорогой, затем скромно выразить восторг по поводу прелести бытия и сразу же переходить ко второй стопке.
— Надо же что-то делать! — не унимался сей новичок. Мы с недоумением смотрели на него. Почему дальше так жить нельзя? Можно! Как раз наоборот: именно так и надо жить. И по-другому нельзя. А что делать, это ясно без слов: повторить!
Прошло всего несколько месяцев. Он куда-то исчез, и я уж было решил, что ошибся в своих прогнозах, что наше общество получило нового отважного борца за справедливость, за прогресс, за лучшие условия жизни и прочее. Но вот как-то под вечер я одиноко брел в самом грязном и алкогольном районе города. Путь мне преградило типичное для этих мест существо и предложило «скинуться»… Это был он.
— Я, — сказал он, — с головой окунулся в изучение всех мыслимых вариантов программ преобразований. Вывод, к которому я пришел, ошеломил меня. Оказывается, наши власти стремятся осуществить самые наилучшие проекты улучшения жизни людей, но даже у них ничего не получается. Так что же могут сделать одиночки-идеалисты вроде меня? На все нужно время. Даже на ничтожный шаг вперед в эволюции нашего общества требуется целая эпоха. И жертвы, жертвы, жертвы. Так стоит ли игра свеч? Все суета, все суета сует и томление духа — вот мой окончательный вывод.
— Мы, — продолжал он, — суть всего лишь форма материи на самом деле, и вся наша тоска по некоему смыслу жизни и целям есть лишь праздное томление духа, и ничего более. Что такое цель жизни и смысл жизни? Всего лишь одно из средств распределения людей по уровням, ролям, ячейкам, органам общественного организма и одно из средств распределения жизненных благ. В людей вселяют эти штучки в процессе воспитания и образования, и они благодаря этим штучкам сами делают все то, что необходимо для целостности общества и его существования как целого. А ничего другого для вашего «что-то» нет. Ничего святого нет и не будет. Ты говоришь — Бог, религия (это — ко мне). Богу в нашей жизни места нету. Где ты его поместишь? В этой заплеванной забегаловке? В советских конторах? На заводах?
