…Дорога от «семерки» – вся в мини-заводах, этих больших самогонных аппаратах, состоящих из двух цистерн, горелки под одной из них и нескольких трубок.
Периодически военные устраивают набеги на эти нефте-самогонные устройства, скособочившиеся у сельских домов. Они их взрывают, простреливают, курочат. Если хозяин дает деньги – уезжают. Размер «выкупа» – 5-10 тысяч рублей.
А наверх, в Москву, в Генштаб тем временем идут красивые рапорты о проведении очередной операции по борьбе с нелегальным нефтяным бизнесом в Чечне – там сообщается об уничтожении энного количества мини-заводов. Генералы хлопают в ладоши. Министры-силовики отчитываются перед общественностью об очередном успехе в борьбе с «международным терроризмом».
А в реальности? Даже уничтожая «самовары», федералы не трогают источника бандитского разгула – скважины. Они борются со следствием, настырно оставляя причину. Быть может, потому, что они заинтересованы в ней? И кое-кто имеет свою долю?
Если бы военные получили категорический приказ выставить блокпосты вокруг каждой скважины и допускать к ним только сотрудников той же «Грознефти» – поверьте, так оно и было бы. О нефтяной спецзаинтересованности людей в погонах говорит и тот факт, что в селах рядом со скважинами никогда не было боев. Тут нет разрушений. Эти населенные пункты хранят в неприкосновенности обе воюющие стороны: и боевики, и федералы. А последние приходят сюда с «зачистками», когда начинаются массовые народные возмущения в связи с варварством криминальных нефтяных группировок.
Например, лидером антикриминального движения в Цоцан-Юрте одно время считался Али Абуев, бывший глава администрации. Так вот, во время последней «зачистки» именно его и забрали. Аресту предшествовало то, что под руководством Али мужчины села замуровали проклятую «семерку» распиленной надвое цистерной – так называемой «шляпкой» (термин нелегальных мини-заводов). Али – не ваххабит, не боевик, не пророссий-ский, не прокадыровский. Али был сам по себе – защитник прав своего села на человеческую жизнь. Мужественный порядочный человек.
Но послушайте федералов. Они вам расскажут, что Али был само исчадие ваххабитского ада, «друг Хаттаба», враг Москвы. И поэтому сидеть ему столько, сколько будет длиться война в Чечне. Когда просишь доказательств, отвечают: «У нас – спецсообщения агентов». То бишь доносы подлецов, желавших свести усилия Абуева на нет.
Али арестовали, скважина вспыхнула, появились врезы в Трубу, земля вокруг нее оказалась изрыта котлованами-отстойниками, материализовались «самовары». Жизнь в Цоцан-Юрте опять вошла в бандитскую колею.
Подходи, не скупись
Последнее звено нелегального чеченского ТЭКа – биржа. На выезде из Цоцан-Юрта, как и в довоенные, масхадовские, времена, работает знаменитая нефтяная биржа у кафе с названием «Ислам». Здесь – перевалочная база. Сюда свозят нефть и нефтепродукты и сбывают оптовикам. Прямо на виду у блокпоста, который в ста метрах от этой биржи.
Ее существование, конечно же, признак развития рыночной цивилизации. Однако в нынешнем чеченском варианте это скорее симптом структурирования нелегального базара и в какой-то степени привет из мирной жизни. «Человек-оркестр» – тот, кто нефть качал, перерабатывал и продавал – остался в прошлом. Сегодня в Чечне одни люди следят за врезами в Трубу, отстаивают нефть и следят, пока ее можно будет отсосать из «амбара». Другие везут к месту продажи – на биржу. Третьи забирают оттуда на переработку. Четвертые заняты исключительно перегонкой. И наконец, есть сбытчики-оптовики конечного продукта. Одни из них предпочитают биржу под бдительной охраной близлежащего блокпоста, другие развозят товар по мелким торговцам – что считается доходным, но опасным делом, поскольку в каждом селе свои нефтяные «смотрящие»-рэкетиры, причем не от одной «фирмы» (банды). А значит, надо платить сразу нескольким.
Обычно – это не менее трех карманов. Один – блокпост на въезде в село. Второй – внутренний сельский
криминал, паразитирующий на оптовиках. Третий – блокпост на выезде (разные блокпосты охраняют разные подразделения). Размеры «таможенных сборов» варьируются в зависимости от целого набора причин: где находится село – близко ли от мест продолжающихся боев или нет, насколько это крупный населенный пункт – а значит, каково число возможных розничных торговцев…
Кто богатеет?
Как сказал один из вновь назначенных чеченских чиновников, потребовавший ни при каких условиях не упоминать его фамилии, а лучше всего – забыть на века: «Каждую ночь из Чечни нелегально вывозят тысячи тонн нефти и нефтепродуктов. А мы не можем канцтоваров купить…»
Современная Чечня – это бесконечная кровавая дележка скважин и полей чудес, но от этого республика ни на йоту не обогащается. У нее нет средств ни на что: ни на восстановление промышленности, ни на строительство жилищ для бездомных. Ее нефть служит кому угодно, только не ей самой. Кризис углубляется еще и тем, что экономический хаос в Чечне мало того что искусственно создан, но и старательно поддерживается из Москвы. Тут до сих пор нет ни одного функционирующего коммерческого банка. Ни одного легального источника финансирования. Все «нефтяные» деньги – в чулках или вне Чечни. А попытки наладить законную финансовую систему упираются в откровенный саботаж высшего федерального чиновничества. Москве выгодно, чтобы как можно дольше в Чечне не было не только банков, но и налоговых органов и, как положено, работающих судов и гражданской прокуратуры. Чтобы нефтяные сверхдоходы плыли в нужном им направлении и не было ни одного государственного кордона, который изменил бы вектор в сторону казны.
Совершенно ясно, что все вышеописанное может существовать только при соблюдении двух условий. Первое – должна быть «крыша». (Она есть – это сами федералы.) Второе – нужно не допускать, чтобы официально назначенные органы управления нефтекомплексом Чечни работали. (Достигнуто.)
Если вам будут говорить, что вся проблема нефтяного беспредела – во временных проблемах смены власти и укрепления новой чеченской, не верьте. Проблема – именно в саботаже. Упорном нежелании Москвы – правительства, высших должностных лиц государства, Генштаба – навести порядок в хозяйстве.
От Чечни из Москвы требуется одно – поддерживать беспорядок. Бардак тут коммерчески выгоден, управляемый хаос приносит куда большие дивиденды.
Поэтому идут бензовозы – днем и ночью. Блокпосты им салютуют. Вот и вся война. Тысячи жизней уже отданы за то, чтобы у скважин и Трубы всего лишь сменились хозяева. И многим еще предстоит их отдать в борьбе за дело нефтяной революции в Чечне. Цена вопроса – миллионы долларов.
Дети-детишки, девчонки и мальчишки…
Внешне вроде бы все неплохо и даже победно-красиво: вот пошел поезд Гудермес-Москва… Вот открылось хирургическое отделение железнодорожной больницы, полностью оснащенное – в кой-то веки с начала войны… Вот новые комбайны закуплены к весенним полевым работам – когда подобное вообще случалось с 94-го года? Чечня получила свой бюджет – совсем как остальные российские регионы, и это тоже впервые за десять лет. Зарегистрирован первый коммерческий банк – неважно, что он так и не работает, но все-таки зарегистрирован. Из Москвы вышли деньги на погашение «бюджетных» зарплат за 2000-й и 2001-и годы. У новой чеченской власти – уже целый список достижений во имя спокойствия измученного войнами народа.
Однако… Эти успехи не благодаря, а вопреки. И часто первые саботажники мирной жизни – не кто иные, как многочисленная армия нового чеченского чиновничества в районных и городских администрациях, получающая должности по принципу кумовства, откровенно не желающая работать, но весьма заинтересованная, чтобы военная неразбериха продолжалась как можно дольше. Суть их жизни – приписки, подлоги, обман, вопросы без ответов, спекуляция на всем, чём можно, включая то, на чём спекулировать никак нельзя.
По документам, Курчалоевский дом-приют для детей-сирот «работает с 15 апреля 2001 года». «Работает» – это значит, там живут сироты? Мне кажется, именно так стоит понимать эти слова.
20 апреля 2001 года все двери бывшего детского садика на улице Ленина в райцентре Курчалой, где, соглас-
но официальным справкам, располагается приют, – оказались плотно заперты. Подошедшие на шум люди послали за тем, кого тут называют директором, – Ибрагимом Яхъяевым. По документам, он – очень опытный человек, с 23-летним педагогическим стажем. Вскоре появляется Яхъяев. Мы знакомимся. И разговор у нас получается очень странный – вроде глухого с немым.
Где же дети?
– Дома…
– А зачем приют тем, у кого, выходит, есть дом? Директор молчит и хлопает глазами, будто не понимает, о чем я.
– Покажите, пожалуйста, списки сирот, которые у вас живут с 15 апреля.
