Миссис Шоу неопределенно хмыкнула.
– Были сегодня оценки? Хочешь мне показать? Если да, то давай быстрее – мне еще ужин готовить.
– Сегодня нет. – Джейк вышел из кладовой, взял в холодильнике банку содовой и ушел в гостиную. Включив «Обывателей Голливуда», он сел на диван и безучастно уставился на экран, а в голове у него продолжали звучать голоса и проявлялись новые воспоминания о том, другом, запыленном мире.
7
Папа с мамой и не заметили даже, что с ним что-то творится неладное – а папа вообще пришел домой в полдесятого, – но Джейк был этому только рад. Он лег в постель в десять и еще долго лежал без сна, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к шуму города за окном: визг тормозов, гудки автомобилей, завывание сирен.
«Ты умер».
«Но как же я умер, когда вот он я – здесь, у себя в кровати, живой и здоровый».
«Это еще ничего не значит. Ты умер, и ты это знаешь».
Да, он знает. Но страшнее всего, что он знает и то, и другое.
«Я не знаю, который из вас говорит сейчас правду, но одно знаю точно: долго я так не выдержу. Так что умолкните, оба. Прекратите немедленно и оставьте меня в покое. О'кей? Я вас очень прошу. Пожалуйста».
Но голоса не смолкали. Быть может, они не могли замолчать. Джейку вдруг пришло в голову, что ему надо встать – прямо сейчас – и открыть дверь в ванную. И тот, другой, мир будет там. Дорожная станция и он сам… его вторая, недостающая, половина… съежившийся под старой попоной в конюшне, пытающийся заснуть, не понимающий, что происходит…
«Я бы сказал ему… – в возбуждении думал Джейк, сбрасывая одеяло. Он понял теперь, куда ведет эта дверь рядом с его книжным шкафом – больше не в ванную, нет – она откроется в мир, пахнущий жаром, пурпурным шалфеем и страхом в горсточке праха, мир, укрытый сейчас сумрачным крылом ночи. – Я бы сказал ему… но мне не нужно ему ничего говорить… потому что я буду В НЕМ… я буду ИМ!»
Не зажигая света, бросился он через темную комнату, едва не смеясь в облегчении, распахнул заветную дверь и…
И ничего. Просто ванная. Его ванная с постером Марвина Гая в рамочке на стене и теневым очертанием жалюзи – полосками света и тени – на кафельном полу.
Он еще долго стоял на пороге, пытаясь справиться с этим разочарованием, что встало в горле как будто комком. Только оно не желало его отпускать. И оно было горьким.
Оно было горьким.
8
С того дня прошло три недели, и в памяти Джейка они растянулись, точно зловещий и мрачный район трущоб… кошмарный, заброшенный мертвый край, где нет ни покоя, ни отдохновения, ни исцеления от боли. Он наблюдал – как беспомощный узник наблюдает за разграблением города, которым он правил когда-то, – как гнется здравый его рассудок под непрестанным нажимом этих призрачных голосов и иллюзорных воспоминаний, и ничего не мог с этим поделать. Сперва Джейк еще не терял надежды, что память его перестанет двоиться, когда, вспоминая, он дойдет до критической точки, где человек по имени Роланд позволил ему упасть в пропасть с моста под горами, – только этого не случилось. Все вернулось к началу и заиграло по новой, как кассета на магнитофоне, включенная на автореверс: она будет играть и играть бесконечно, пока либо не гикнется магнитофон, либо кто-нибудь не придет и его не вырубит.
По мере того, как углублялась эта ужасная пропасть в его раздвоившейся памяти, в восприятии Джейком его более-менее реальной жизни – жизни нью-йоркского мальчика – появлялось все больше провалов. Он помнил, что ходил в школу и в кино по выходным, что неделю назад (или две?) их с родителями пригласили на воскресный обед, но все это он помнил так, как человек, перенесший тяжелую малярию, вспоминает потом период обострения своей болезни: все окутано темным бредом, люди становятся будто тени, голоса, перекрывающие друг друга – как будто эхо, а такое обыденное и простое действие, как, скажем, съесть сэндвич или купить банку «Коки» в автомате напитков в спортзале, превращается в подвиг, стоящий многих усилий. Джейк прошел через эти дни в фуге воющих голосов и двоящихся воспоминаний. Его одержимость дверями – любыми дверями – с каждым днем только усугублялась; по-настоящему он никогда не терял надежды, что какая-то из дверей все же откроется в мир стрелка. И удивляться особенно нечему, ведь это была у него единственная надежда.
Но сегодня игра закончилась. И Джейк проиграл. К чему все, впрочем, и шло. Все равно шансы его на победу равнялись нулю – с самого начала. И сегодня он сдался. Смылся с экзамена. Понурив голову, Джейк вслепую шагал на восток по размеченной сетке улиц, не зная, куда он идет и что будет делать, когда дойдет.
9
Часам к девяти Джейк потихонечку стал выбираться из этой все застилающей пелены и начал воспринимать окружающее. Оказалось, что он стоит на углу Лексингтон-Авеню и Пятьдесят – Четвертой и не может припомнить, как он сюда забрел. Только теперь он заметил, какое сегодня погожее ясное утро. Утро 7 мая… в тот день, когда он начал сходить с ума… тоже было прекрасным, но это – в десять раз лучше: сегодня, когда весна оглянулась назад и увидела лето, стоящего рядом, совсем-совсем близко, красивого, сильного, с дерзкой улыбкой на загорелом лице. Яркие блики солнца плясали на стеклянных стенах высотных зданий; даже тени прохожих были густы и бодры. Безупречно голубое небо сияло над головой, расчерченное легкими штрихами перистых облаков.
Чуть дальше по улице шло строительство. У дощатого забора, отгораживающего площадку, стояли два бизнесмена в дорогих, безупречного покроя костюмах. Они смеялись, что-то передавая друг другу туда-сюда. Джейку стало любопытно, и он подошел поближе. Бизнесмены, как выяснилось, играли в «крестики-нолики», расчертив на заборе поле дорогой ручкой «Марк-Кросс». Ею же делали и ходы. Здорово развлекаются дядьки, подумал Джейк. Когда он к ним подходил, один из «игроков» как раз поставил последний «нолик» в верхней правой клетке и прочертил жирную диагональ через все поле.
– Опять я продулся всухую! – сказал его друг, с виду какой-нибудь администратор высокого ранга, или преуспевающий адвокат, или биржевой маклер экстра класса, потом отобрал у приятеля ручку «Марк Кросс» и расчертил на заборе очередное поле.
Первый бизнессмен – тот, кто выиграл – повернул голову влево. Увидел Джейка и улыбнулся.
– Хороший денек, да, малыш?
– Точно, – ответил Джейк в восторге от того, что он именно так и думает.
– В такой день не хочется киснуть в школе, ага?
Теперь Джейк рассмеялся по-настоящему. Школа Пайпера, где «имеют свободный час» вместо того, чтобы просто перекусить, и где ты иной раз «выходишь» вместо того, чтобы просто сходить пописать, отодвинулась вдруг далеко-далеко.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
