Девушка покрывает маленький, туго обтянутый кожей череп Маши бесцветным гелем, поверх геля распыляет аэрозоль, который, застывая, превращается в плёнку. Я несу Машу под "колпак". Все три часа я сижу рядом с ней и развлекаю её, как могу: пою ей, рассказываю анекдоты, просто разговариваю с ней. После процедуры девушка снимает с головы сонной Маши плёночку и стирает салфеткой гель, я повязываю ей, как и обещала, шёлковую косынку и несу в палату.
Чья-то рука легонько трогает моё плечо, я вздрагиваю и поднимаю голову. Рядом стоит доктор Жданова.
— Натэлла, вы не голодны? — спрашивает она вполголоса. — Мы с Эллой идём в кафетерий. Если желаете, можете присоединиться к нам.
Уже три часа дня, завтрак уже давно растаял в моём желудке. Я проверяю: Маша спит.
— Спасибо, Диана Сергеевна, я с удовольствием.
Через пять минут мы втроём сидим за круглым белым столиком. Доктор Жданова и её дочь Элла едят творог со злаками и изюмом, а я — маленькую треугольную кулебяку с куриным мясом и картошкой. Мать и дочь очень похожи, они даже подстрижены одинаково. Их можно принять за сестёр-близнецов, и только при внимательном рассмотрении видно, что одна из этих "сестёр" старше.
— Я ещё раз извиняюсь за тот случай, — говорю я. — Но мне это было очень, очень нужно.
Доктор Жданова, набрав творог в ложечку, аккуратно отправляет его себе в рот.
— Вы тогда, помнится, сказали, что вам это нужно для того, чтобы разобраться в себе. Ну, и как? Разобрались?
— Вы знаете, я открыла в себе очень много нового, — говорю я. — Много новых способностей, желаний. Я познакомилась с семьёй этой женщины, Алисы Регер. Теперь это моя семья. Я люблю Вадима и Лизу и не представляю себе жизни без них.
— Гм, а они? Кого они видят в вас — их покойную жену и мать или всё-таки вас саму?
— Я думаю, они понимают, что я не Алиса, хоть и очень похожа на неё. Вадим никогда не называет меня Алисой. А Лиза… Знаете, как только она меня увидела, она сразу же назвала меня мамой, прилипла ко мне и больше не отпустила. Я думаю, она видит все мои отличия от Алисы, она не может их не видеть, но при этом она всё равно называет меня мамой.
— И как вы к этому относитесь?
— Знаете, если Лиза хочет, чтобы я была её мамой, я буду ею. Расстаться с ней теперь для меня уже немыслимо.
— А как же ваша прежняя семья?
— Моих детей я по-прежнему люблю и не собираюсь бросать, если вы об этом. Были временные проблемы с дочерью, но теперь, я думаю, у нас с ней всё наладится. Что касается Эдика… Боюсь, наш брак разрушен. Он уже подыскал себе невесту, и они, похоже, ждут ребёнка. Ничего, кроме развода, не остаётся.
Доктор Жданова собирает остатки творога с тарелки.
— Значит, вот как у вас всё сложилось… Мне очень жаль, что вы с мужем расстаётесь. Сочувствую вам.
Я отправляю последний кусочек кулебяки в рот и запиваю соком.
— Спасибо, Диана Сергеевна, но я не думаю, что нуждаюсь в сочувствии. Может, всё это и к лучшему. Одно я могу сказать точно: столкнись со всем этим прежняя Натэлла Горчакова, вряд ли она смогла бы выстоять. Она сломалась бы. А я — теперешняя я — не сломаюсь. Всё сложилось так, как сложилось, и ничего уже не повернуть вспять. Нужно двигаться вперёд, просто жить дальше и стараться брать от жизни максимум радости. И доставлять радость другим. Не надо мне сочувствовать, доктор. Я построю свою жизнь так, как я мечтаю, и мои дети тоже будут счастливы — я всё для этого сделаю. Думаю, теперь мне это по силам.
— Что я могу сказать? — разводит руками доктор Жданова. — Могу только пожелать вам успеха во всех ваших делах и в творчестве. И счастья в личной жизни, разумеется.
— А вот за это спасибо, доктор.
Когда я возвращаюсь в палату к Маше, она уже не спит — сидит в постели, а в её огромных глазах — тревога и испуг.
— Мама, где ты была? Я проснулась, а тебя нет…
— Я только ходила перекусить, — успокаиваю я её. — Я с тобой, Машенька, я никуда не денусь.
— Ты никуда не уйдёшь?
— Нет, солнышко, я ни на шаг от тебя не отойду. Ничего не бойся.
В девять вечера Элла приносит Маше две капсулы, розовую и белую.
— Чтобы не болела головка, и крепко спалось.
Маша послушно принимает капсулы и просит не гасить свет: в темноте ей страшно. Элла оставляет в палате гореть тонкую трубкообразную лампу над кроватью Маши, испускающую приглушённый сиреневый свет.
— А вы так и будете здесь сидеть? — спрашивает она меня. — Может, переночуете на кушетке в комнате для посетителей?
Машина костлявая лапка цепляется за мою руку.
— Мама, не уходи…
— Я останусь с Машей, — отвечаю я.
— Тогда попробую устроить вас поудобнее.
Она приносит надувное кресло. Это всё, что она может для меня сделать.
— Спасибо и на том, — говорю я.
Я придвигаю кресло почти вплотную к Машиной кровати. В сиреневом свете палата выглядит причудливо, но уютно. Маша рассматривает свою руку.
— Так прикольно… Мне нравится эта лампа. Я от неё вся сиреневая, и ты тоже. Как будто мы с другой планеты.
Её лёгонькая полупрозрачная лапка с острыми коготками лежит в моей руке, веки уже начинают тяжелеть, но она из последних сил поднимает их, чтобы смотреть на меня. Её губы приоткрываются тёмной щелью, и с них слетает полушелест, полушёпот:
— Эта болезнь мне в наказание… За то, как я вела себя с тобой. Может быть, ты теперь и не совсем такая, как раньше, но ты хорошая… Ты так классно поёшь. Мне больше всего нравится "Молчание", "100 000" и "Аквамарины". Я всем в своём классе сказала, что ты — моя мама, а они не поверили… Сказали, что я врунья. А школьный психолог Каролина Робертовна, знаешь, что сказала? Что я… сейчас, вспомню слово, которое она загнула… А, вот. Что я проецирую образ матери на своего кумира. Смешная тётка… Ты же в самом деле моя мама.
— Ох уж эти психологи, — киваю я. — Вечно они что-нибудь намудрят. Только, Машенька… Не говори про наказание. Не надо так думать, моя маленькая. Это не наказание, просто так получилось. А я на тебя не обижаюсь и не сержусь. Я очень тебя люблю, родная. Я очень по тебе соскучилась.
Она облизывает пересохшие губы.
— Мама… Помнишь, я тебе по телефону сказала… Что папа нашёл новую маму, и ты не нужна. Прости, что я так сказала. Ты тогда сильно расстроилась?
Сильно ли я расстроилась? Я думала, что нет смысла жить дальше. Я чуть не спилась, и только Вадим и Платанас спасли меня. Но стоит ли Маше знать об этом?
— Да, доченька, мне было больно. Но это ничего… Не думай об этом, это уже прошло. Ты снова любишь меня, и больше мне ничего не нужно. Я счастлива.
Маша чуть слышно вздыхает.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
