законы и даже Конституцию Российской Федерации либо использовать их как оружие, поскольку ему были подвластны городские суды.
Тем не менее имелись и проблемы. Самым труднопреодолимым препятствием на пути градостроительства являлась нехватка пригодных для использования территорий. Некоторая доля «созидательного разрушения» при городской реконструкции неизбежна, однако в Москве из-за дефицита площадей и поспешности лужковской команды и застройщиков деструктивный аспект усилился. Москва не имела возможности просто расширяться вовне, потому что Московской областью руководил Б. В. Громов, герой-афганец и враг Лужкова. Дополнительные площади находили в самом городе, «восстанавливая» здания из числа объектов культурного наследия столицы, уплотняя новыми сооружениями уже сложившиеся районы или снося постройки, не имеющие эстетической ценности, чтобы освоить освободившееся пространство. В этой главе основное внимание уделяется двум последним способам создания пригодных для застройки участков.
Расселение
Первые разногласия возникли в связи с принудительным расселением, проводившимся в основном при лужковской администрации, хотя отдельные случаи имеют место и ныне. Люди были вынуждены переезжать из своих домов, если те попадали в одну из двух основных категорий: первая определялась физическим состоянием здания, вторая – принадлежностью к конкретным типовым сериям массовой застройки. У жителей старых зданий, не относящихся к какой-либо серии, возникали две основные проблемы. Первая – месторасположение здания: обычно это определяющий фактор потенциального интереса со стороны застройщиков. Вторая серьезная проблема – признание здания аварийным, с износом конструкций более 60%, или ветхим, с износом 20-60%.
Жильцы аварийных домов не имеют возможности отказаться от переезда, и в основном их переселяют в государственный жилой фонд в любом районе города. Жильцы ветхих домов формально имеют право вести переговоры с застройщиком. Если они не хотят соглашаться на денежную компенсацию или новое жилье, предложенные девелопером, то теоретически могут этого не делать. У них есть право либо остаться на прежнем месте проживания, либо вернуться после реконструкции здания [Волошина 2004]. Очевидно, что в данном случае становится важно, изношено здание на 59% или 61% [Домнин 2005]. Если жильцы не согласны с оценкой города, они могут нанять собственного эксперта, а затем обратиться с результатами в суд. Впрочем, во времена Лужкова суд вынес решение не в пользу города лишь однажды [Волошина 2004]. Возможно, городские эксперты были непогрешимы, но скорее этот факт следует объяснять «телефонным правом» – покорностью судов желаниям властей [Ledeneva 2006: 186][54].
Тем не менее законы предоставляют жильцам поле, в котором они могут бороться, чтобы оставить дом за собой или извлечь максимальную выгоду из смены места жительства. В период расцвета Лужкова их сопротивление исполняло в процессе реконструкции Москвы роль силы трения, что задерживало отдачу от инвестиций. В то время считалось, что местная власть не беспристрастный арбитр, а ближайший партнер застройщика (в случае Лужкова и Батуриной – в прямом смысле). В этом отношении локальная оппозиция в лужковской Москве напоминала жилищные протесты в китайских городах, которые, по мнению Юдянь Сина, осложнили не только легитимацию, но и накопление капитала [Hsing 2010: 67]. В Москве негативный информационный фон и трения порой побуждали власти идти на компромисс или, по меньшей мере, пресекать вопиющие нарушения правил со стороны застройщиков. Подобные злоупотребления происходили постоянно и до сих пор изредка имеют место. В одном случае, привлекшем внимание СМИ, протестующие жаловались, что их выживают из домов разрушительными «ремонтами», пожарами и методом «100 таджиков» [Bransten 2004; Бычкова 2004; Резник 2005; Вермишева, Петренко 2006; Застройщик 2007].
В другую категорию зданий, намеченных к массовому сносу, входят многоквартирные дома определенных типов. С 2002 года мэрия предназначает к демонтажу и замене определенные серии пятиэтажных жилых домов времен правления Н. С. Хрущева (так называемые хрущевки или – реже встречающееся – хрущобы). Эти старые постройки массового производства плохо поддаются реновации. Снос хрущевок дает возможность увеличить плотность населения территории в 5-6 раз. Лужков распорядился к 2010 году снести 1722 хрущевки[55], однако финансовый кризис 2008 года затормозил этот процесс. После кризиса частные инвесторы стали гораздо меньше интересоваться подобными проектами, преимущественно из-за того, что взаимодействие с жильцами хрущевок сулило осложнения и потенциальные нежелательные расходы [Lammey 2014]. Тем не менее к концу июля 2015 года оставалось разобрать всего 181 пятиэтажку [В Юго-Восточном 2015].
Причины сноса хрущевок как будто понятны: эти здания, изначально некачественно построенные и не подлежащие кардинальной реновации, являются бельмом на глазу; город и застройщики могут хорошо заработать на их замене новыми многоквартирными домами. С другой стороны, у людей может найтись бесчисленное множество различных причин для неприятия этой программы. Было бы удивительно, если бы чиновники не сочли одной из этих причин эгоизм, и, вероятно, подчас они бывали правы. Но в целом дискурс – собственно, вербальные конфликты – выявлял классический конфликт между пространственными воззрениями на «рациональный» проект трансформации городских территорий и привязанностью к месту, то есть своему дому и району.
Для стороннего наблюдателя хрущевки – это попросту уродливые бетонные коробки. Нередко, входя в дом, прежде всего замечаешь грязь и тяжелый смрад от мусоропровода, а иногда и от лестничных площадок, служащих общественным туалетом. Но сами квартиры зачастую представляют собой благоустроенные жилища, отражающие индивидуальность своих обитателей. Здесь, как на яхте, можно обнаружить хитроумные способы хранения невероятного количества вещей в тесном пространстве, особенно книг в квартирах интеллигенции. На кухнях витают ароматы укропа, кинзы и другие аппетитные запахи, а самые дальние ящики и полки забиты запасами на черный день: солью, сахаром, макаронами и консервами, может, и невкусными, но вполне пригодными при крайней необходимости. Русские всегда живут с оглядкой на черный день, потому что он наступал не единожды. В этих бетонных коробках люди растили своих детей и преданно ухаживали за пожилыми родителями. Для многих из тех, кому сейчас меньше 60 лет, хрущевка была единственным домом, который они когда-либо знали.
Преднамеренное разрушение любимого дома может, таким образом, нанести одну из самых глубоких ран самосознанию и самоуважению человека, поскольку обе эти основы душевного равновесия частично укоренены в дорогих нам предметах и сооружениях. Боль будет намного сильнее, если дом был построен или отремонтирован его жильцом, а прилегающая территория заботливо обихожена. <…> И когда это [разрушение дома] происходит, моральным страданиям сопутствует недоумение, поскольку нам постоянно твердили, что наш дом уничтожен в государственных интересах, а наша утрата – вклад в общее благо [Porteous, Smith 2001].
Городские власти по давнему советскому обыкновению полагали, что жилье – это определенное количество квадратных метров с определенным набором бытовых удобств. По их мнению, новая квартира большей жилплощади возле МКАД являлась значительным улучшением
