Мать исполнила его желание. Нарендра отрицал индуистских богов. И в то же время он отбрасывал адвайтизм, который считал атеизмом.[320] Он открыто насмехался над велениями индуистских писаний. Он говорил Рамакришне:
– Хотя бы тысячи людей называли вас богом, я этого не скажу, пока сам не буду иметь доказательства.
Рамакришна, смеясь, соглашался с ним. Он говорил ученикам:
– Не принимайте ничего потому только, что я это сказал. Испытайте все сами.
Ожесточенная критика Нарендры, его страстные споры приводили его в восторг. Он был полон уважения к этой горячей искренности ума, к этой бешеной погоне за правдой. Он в этом видел проявление могущества Шивы, которое в конце концов возвышается над всеми иллюзиями. Он говорил:
– Смотрите, смотрите, какая проникновенная сила. Он – ревущее пламя, которое уничтожает все нечистое. Сама Махамайя[321] может приблизиться к нему не ближе чем на десять шагов: ее держит в отдалении слава, которую она ему передала…
Ученость Нарендры доставляла ему такую радость, что она порою переходила в экстаз.
Но минутами жестокая, беспощадная критика заставляла обливаться кровью сердце старого учителя. Нарендра говорил ему в глаза:
– Что вы знаете о ваших «единениях с богом»? Не являются ли они причудами вашего больного мозга, галлюцинациями?
И Рамакришна смиренно уходил искать в тревоге утешения у Матери, которая говорила ему:
– Терпение! Скоро глаза Нарендры раскроются!
Когда же вечные споры между Нарендрой и учениками начинали утомлять его,[322] он молил: «О Мать, вложи хоть немного твоей Майи в Нарендру!» – чтобы хоть слегка успокоить жар этого ума и чтобы сердце его могло коснуться бога.
Но беспокойный дух Вивекананды вопиял: «Я не желаю бога, я желаю мира, то есть абсолютной правды, абсолютного познания, абсолютной бесконечности…»
Он не видел, что такое желание переходило границы ума и свидетельствовало о властных требованиях сердца. Его разум никогда не довольствовался доказательством бытия бога. По индуистской манере он говорил: «Если бог реален, его можно познать».
И вот Рамакришна постепенно замечает, что этот исступленный, который, как ему казалось, был весь во власти своего сердца, бесконечно больше владеет своим разумом, чем он сам. Позднее он скажет о Рамакришне:
– Он был весь бхакт[323] снаружи, весь джня-нин[324] внутри. Я же – совершенная противоположность.
Но прежде чем дойти до таких выводов и прежде чем его гордая независимость отдалась добровольно в руки учителя, он искал его и бежал от него; и между двумя людьми происходила игра страстного влечения и тайных сражений. Резкость и прямота Нарендры, беспощадность ко всему, что он презирал, неумолимая война, которую он объявил всякому шарлатанству, его гордое безразличие к чужим мнениям навлекли на него неприязнь и клевету, на которые он не обращал внимания.[325]
Никогда Рамакришна не допускал выражения их при нем. Он был уверен в Нарендре. Он говорил, что этот юноша – самое чистое золото и что скверна мирская не может коснуться его.[326] Он опасался только, что этот замечательный ум затеряется в пути и что многие силы, сталкивающиеся в нем, найдут в конце концов дурное применение, например к основанию новой секты или новой партии, вместо того чтобы посвятить себя делу объединения и единства. Он испытывал к нему страстную привязанность, беспокойные и умиленные выражения которой смущали и сердили Нарендру, когда он оставался вдали. Рамакришна сам их стыдился. Но он не мог заставить себя не проявлять их. Он возмущал Нарендру своими чрезмерными похвалами, публично унижавшими всеми признанную славу Кешаба, возвеличивая тем самым проблематичную славу этого юноши, еще ничем не проявившего себя. Он искал его на улицах Калькутты, даже в храме Садхаран Брахма Самаджа,[327] где его неожиданный приход во время богослужения произвел скандал и вызвал презрительные замечания. Нарендра, оскорбленный и в то же время растроганный, сурово говорил с ним, чтобы освободиться от этого преследования. Он говорил ему, что никто не должен безмерно привязываться к другому существу, и если бы Рамакришна слишком полюбил его, то он упал бы со своей духовной высоты и стал бы подобен ему. Наивный и чистый Рамакришна слушал его в тревоге и шел просить совета у Матери. Он возвращался утешенный.
– Ах, негодный, – говорил он ему, – я не буду больше слушать тебя. Мать мне сказала, что я люблю тебя, потому что вижу в тебе господа, и в тот день, когда я больше его не увижу, вид твой станет мне невыносим.
Вскоре роли переменились. Пришло время, когда присутствие Нарендры воспринималось Рамакришной с полным равнодушием. Он, казалось, не замечал его и беседовал с другими. Такое положение продолжалось в течение нескольких недель. И все-таки Нарендра терпеливо возвращался. Рамакришна спросил его, для чего это, если он даже не говорит с ним, и Нарендра ответил ему:
– Не только ваши слова меня привлекают. Я люблю вас. Мне нужно вас видеть.
Дух учителя мало-помалу овладевал мятежным учеником. Напрасно Нарендра обращал в насмешку все верования Рамакришны, обе крайности – как культ изображения, так и веру в Абсолютное Единство, – очарование бога медленно действовало.
– Зачем вы приходите сюда, если не хотите признать мою Мать? – спрашивал его Рамакришна.
– Разве я должен признать ее, если прихожу сюда? – возражал Нарендра.
– Прекрасно, – говорил учитель. – Через несколько дней вы не только признаете ее, но и воспла-чете о ней.[328]
Так же было и когда Рамакришна хотел открыть Нарендре двери адвайтического Ведантизма, тождество с Абсолютом. Нарендра отталкивал такую мысль как святотатство и безумие. Он не упускал ни одного случая, чтобы не осмеять ее. Однажды он с другим учеником громко насмехался над этой нелепостью.
«Этот кувшин, – говорили они, – бог, и эти мухи – бог…» Рамакришна услышал из соседней комнаты смех этих взрослых школьников. Он спокойно вошел. Он был в состоянии полусознания. Он коснулся Нарендры…[329] И снова налетел вихрь Духа.
В глазах Нарендры все тотчас же изменилось. Он видел, пораженный, что ничего не существовало, кроме бога. Он вернулся к себе. Все, что он видел, трогал, ел, – было бог… Он перестал действовать, поглощенный силой Вселенной. Его родители стали беспокоиться и сочли его больным. Такое состояние длилось несколько дней. Затем сон рассеялся, но воспоминание о нем продолжало жить в Нарендре как предвкушение адвайтического состояния. И он не разрешал себе больше отрицать его.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
