– Ладно, ктулху с тобой, уговорил, – махнул рукой академик. – Пусть будет девять матриц. Однако для того, чтобы я мог начать работать с «Бритвой», мне нужна «Бритва».
– Это я понимаю, – кивнул я.
Захаров задумчиво смотрел на черный клинок, внутри которого, казалось, была заключена целая вселенная – настолько фантастическая, нереальная мощь от него исходила. Я бы сказал, что «Бритва» была взволнована и потому источала вполне осязаемые волны инфернальной, потусторонней силы, от которой сейчас было не по себе и мне, и Захарову. Сейчас в моей голове звучали слова Копии, произнесенные в далеком прошлом:
«„Бритву“ можно продать. Или подарить. Или, в крайнем случае, снять со случайно найденного тела, убитого не тобой. Тогда от нее новому хозяину будет одно сплошное уважение и подспорье. А вот отнять никак нельзя. Потому что „Бритва“ отомстит…»
А еще мне отчетливо, словно это было вчера, вспомнился огромный бандит по прозвищу Халк, из которого «Бритва» в одно мгновение выкачала всю воду, превратив его в высушенную мумию. И все потому, что он попытался отнять у меня мой нож. Конечно, Захаров знал об этом свойстве «Бритвы», и ему совершенно неинтересно было отправляться на тот свет, даже если ради этого придется нарушить Закон Долга.
Но я и не собирался убивать академика столь изощренным способом. Просто мне нужно было решиться, собраться с духом, ибо далеко не каждый день я становлюсь перед выбором – убить одного друга ради того, чтобы оживить другого…
Горло пересохло от волнения, но я все-таки сделал над собой волевое усилие и произнес:
– Дарю «Бритву» академику Захарову.
И, перевернув нож, протянул его рукоятью вперед. При этом мой мизинец коснулся клинка, и мне показалось, что я дотронулся до айсберга – настолько он был холодным, неприветливым, чужим… Неудивительно. Теперь это был уже не мой нож, и его следовало как можно быстрее отдать новому хозяину, чтобы не повторить судьбу Халка.
Захаров протянул руку, взял «Бритву», поднес поближе к глазам, чтобы получше рассмотреть.
– Вот уж не думал, что подобное случится, – произнес он. – Как мне кажется, в нем хранятся не только ками Японца и его дочери, верно?
На этот вопрос мне не хотелось отвечать. Я понимал, чем рискую, отдавая свой нож Захарову. Но как я по-другому мог сдержать слово, данное самому себе?
– У меня есть еще одна просьба, – сказал я.
– И почему я не удивлен? – хмыкнул Захаров.
– Ты говорил, что у тебя есть артефакт, выборочно стирающий память, верно?
– Есть, – кивнул ученый. – Я назвал его «Выброс». Он способен адресно воздействовать на синапсы коры головного мозга, начисто стирая фрагменты долговременной памяти. Точность воздействия поразительная. Даже я сам был удивлен возможностями этого искусственного артефакта после того, как его создал.
– Отлично, – кивнул я. – Прошу тебя: когда ты оживишь моих друзей, сотри им всем память обо мне. Начисто. Сегодня они снова погибли из-за меня, и я не хочу, чтобы это повторилось.
– Опять пытаешься обмануть судьбу? – усмехнулся Захаров. – Ты уже не раз пытался это сделать, но что-то результат получается неважный.
– Просто сделай, ладно? – попросил я.
– Хорошо, – пожал плечами Захаров. – Чего не сделаешь ради заклятого врага. Только и ты дай мне слово, что мы больше никогда не увидимся. Так будет лучше и для меня, и для тебя, и для твоих друзей.
– Обещаю, – сказал я. После чего развернулся и направился к выходу из лаборатории.
* * *
Саднила щека, на которой пуля, пролетев по касательной, оставила свой след.
Болела грудь, куда прилетела очередь, к счастью, не пробившая грудную бронепластину, но при этом запреградное действие пуль никто не отменял.
Зверски ныло левое плечо, в которое ударил осколок гранаты так, что вмял в сустав наплечник. Теперь там был огромный синяк, и рука поднималась вверх от силы на тридцать процентов. Но все равно это было лучше, чем могло быть, – все-таки надо отдать должное, годные бронекомбезы делает Захаров для своих кибов.
Нога болела тоже, но терпимо для того, чтобы я мог идти, хромая и опираясь на шест, который сам вырезал из более-менее прямой ветви, найденной в роще кривых деревьев. Пока резал ее, скрипел зубами, сдерживаясь, чтобы не завыть от тоски, ибо работал я самым обычным ножом – а мой Нож с Большой Буквы теперь принадлежал не мне…
Хотя нет, дело было не в этом. Я понимал, что фактически своими же руками отдал «Бритву» на убой.
И исправить это было невозможно.
Но, с другой стороны, если ты потерял кого-то, кто был тебе дорог, – а я относился к своему ножу именно как к своему настоящему и вполне живому другу, – то есть только один алгоритм действий для того, чтобы от тоски не сжечь себе нервы дотла.
Забыться.
Отвлечься.
Занять свой мозг, переполненный горем, чем-то, требующим от тебя максимальных усилий, чтоб содержимое твоей черепной коробки кипело от проблем, словно суп в кастрюле, – и не было у него времени на то, чтобы мучить тебя бесполезными сожалениями.
А еще горе можно забить болью.
Как сейчас, например…
Все мое тело ныло, требуя немедленного отдыха, но я все равно шел через болото, выдирая ноги из густой жижи и понимая, что могу и не дойти. Силы человеческие не беспредельны, организм имеет свой ресурс. И если ты нормально не жрешь, не спишь, а лишь воюешь, при этом огребая от противника неслабых трендюлей, то тело рано или поздно откажет. Развалится на хрен, как автомобиль нерадивого хозяина, который не обращает внимания ни на шумы в двигателе, ни на постукивания в колесах, ни на ржавеющий кузов.
Но сейчас мне была нужна и эта боль, и эта усталость, и туман перед глазами – по ходу, когда мне в плечо прилетело, башню тоже слегка тряхнуло, и тошнота, волнами подкатывающая к гландам, была тому подтверждением.
Но плавающая пелена впереди не мешала видеть вешки, указывающие путь, и я продолжал тащить свою измученную тушку через болото, пока наконец не рухнул, словно мешок с костями, на знакомый крошечный островок.
Я уже бывал здесь однажды и вот теперь приперся снова в надежде, что те, к кому я шел, меня не пошлют куда подальше. Если честно, я бы на их месте послал. Жили себе люди своей налаженной жизнью, тут притащился я со своими проблемами и принес проблемы им. Притом что они мне помогли, а я доставил им нехилый геморрой – и не факт, что они его разрулили. Кстати, со мной это часто бывает, почти хронически… М-да, вовремя я начал об этом думать. Стоило бы об этом поразмыслить до того, как идти сюда, но я ж страдал, мне было не до размышлений о других. Тьфу, мля, порой от самого себя тошно бывает…
Впрочем, назад в таком состоянии я бы все равно не дошел, проще тупо нырнуть в болото и не выныривать на радость многим обитателям Зоны. Но тут уж извините, это был бы не я. Стреляться-вешаться-топиться не моя история. Вот если кто грохнет меня, если у кого получится, тогда да. А так – нет.
Я собрался с силами, поднялся на ноги и подошел к овалу, зависшему в нескольких сантиметрах над землей и похожему на двухметровое серебряное зеркало, в отполированной поверхности которого отразилась моя грязная, унылая фигура. Броник в дырках, одного наплечника нет, рожа небритая, во всю щеку длинный вспухший ожог… И глаза, как у психа, горят нездоровым огнем, того и гляди бросится и укусит. Если б я в Зоне встретил такого персонажа, то пристрелил однозначно. Чисто на всякий случай.
Смотреть на свое отражение было омерзительно, потому я больше не стал трепать себе нервы созерцанием самого себя и шагнул в портал. Вздрогнул от адского холода, мгновенно охватившего все тело, сделал еще один шаг – и очутился там, где и рассчитывал оказаться.
Здесь почти ничего не изменилось.
Небо с двумя солнцами и зависшей между ними кометой, которая, правда, стала немного больше, чем в прошлый раз.
Поляна с травой фиолетового цвета.
Большая кузница с пристройками – и порталы вокруг нее, такие же, как тот, из которого я только что вывалился.
