Здесь же люди наглухо захлопнуты, спрятаны друг от друга. Каждый лелеет свой убогий мирок, гордится им, не подпускает никого. Несколько иначе ведут себя вольные погонщики, но на то они и вольные...
Я так углубился в размышления, что не заметил деревенского старосту, присевшего рядом.
— Ты всем доволен, Безымянный? — поинтересовался он, положив рядом свою палку.
— Да, все нормально.
— Больная Нога говорила, что ночью ты поднимался и кричал.
— Больная Нога? — я понял, что речь идет о моей кухарке. У нее, кажется, и в самом деле одна нога была перевязана.
— Я хотел узнать, что тебя разозлило ночью?
— Нет, ничего, — успокоил его я. — Мне просто срочно нужна была лампа. Мне сразу помогли соседи. Он помолчал немного.
— Всем ли довольна твоя женщина? Она все еще спит?
— За нее не беспокойся. Моя женщина — моя забота. Он кивнул, снова замолчал. Я оказался неразговорчивым собеседником, поэтому он через некоторое время поднялся и пошел прочь. Напоследок предложил почаще обращаться за помощью. Блеск монет-клинков дисциплинировал его.
За два следующих дня никаких перемен не произошло. Надежда лежала целыми днями напролет с закрытыми глазами и просыпалась, чтобы сделать несколько глотков из флакона. Я был настолько удручен этим, что злился из-за мелочей — ругался на мальчишек и зевак, слонявшихся возле дома, и даже накинулся на старосту, когда заметил, что еда моя стала подозрительно скудной.
— В сегодняшнем супе совсем не было мяса! — произнес я. Прежде я никогда не говорил таким тоном с людьми. — Что-то быстро наши деньги у вас кончились. Сдается мне, вы их обменяли на пойло.
— Деньги не кончились, — тихо проговорил староста, вжав голову в плечи. — Мясо кончилось. Люди как ушли за едой, так и не возвращались. Но ты не ругайся. До вечера их подождем — и новых снарядим.
Его слова остудили меня. Я, правда, не стал извиняться перед стариком — он бы не понял этого. В любой ситуации гордый погонщик не должен просить прощения у забитого крестьянина, это против правил.
— Что с ними может быть? — спросил я, нахмурившись.
— Все может быть, — печально вздохнул староста.
— Далеко они ушли? Может, стоит за ними съездить?
— Я ж говорю, до вечера подождем, а утром новые люди поедут.
Этот разговор отбил у меня охоту требовать хорошего питания и прочих удобств. Я вернулся в дом еще более сумрачным и сел перед ложем девушки.
Пожалуй, она все-таки изменилась. В ее невесомом прозрачном тельце стало чуть больше цвета. Теперь я уже видел, что по ее щекам разбросаны веснушки. Что волосы у нее рыжие и немного вьющиеся. Глаза также приобрели и цвет, и глубину, и стало ясно, что она совсем молодая девчонка.
— Так и будешь молчать, Надюха? — тихо и грустно произнес я. — Когда же мы поговорим с тобой?
У меня вдруг появилось чувство, что все это время я играю с механической куклой, способной на простые движения. И как ребенок надеюсь, что моя кукла оживет и станет полноценным собеседником и другом. Девушка еще ни разу не улыбнулась. Ее взгляд выражал очень мало. Если бы она умела говорить хотя бы глазами, какие беседы мы могли бы вести!
Впрочем, я-то постоянно разговаривал с ней. Просто так, болтал всякую чепуху. Мне предстояло многое ей рассказать, но это будет лишь тогда, когда она сможет ответить. Я так решил.
Наутро я пошел смотреть, как собирается в поход новая экспедиция. Мне было не очень-то приятно, что эти люди идут возможно на смерть для того, чтобы моя тарелка каждый день была полна, а я смотрю на них — и остаюсь. Лучше бы мне не показываться им на глаза, но усидеть в доме я не смог. Я бы поехал с ними, но не хотел оставить свою Надежду.
Моя кухарка по имени Больная Нога тоже была здесь. Она провожала мальчишку-сына. Беспрестанно поправляла на нем рубаху и говорила что-то на ухо, наставляла перед дорогой. Чувствовалось, что она чуть обеспокоена, но не испугана.
Не успела группа людей с мешками отчалить и скрыться за гребнем холма, как с противоположного конца деревни донеслись крики. Крестьянки, только что проводившие своих мужчин, побежали туда.
Оказалось, вернулась первая экспедиция. Не вся — только двое. Кто-то послал мальчишек за только что ушедшими.
— Все там остались! — кричал плачущий парнишка с перемазанным землей лицом. — Все на огородах.
Второй был повзрослее и поспокойнее. Он был из соседского дома, и я знал, что его зовут Землеед. Женщины окружили его, закидали вопросами.
— Мы нашли еды, — говорил он и заглядывал каждой в глаза, словно боясь, что не поверят. — Долго ходили, нашли целого лося. Почти свежего. Кабачки большие выросли — их два мешка собрали. Так там и лежат, если еще не украли.
— А потом с трех сторон свист поднялся, — продолжал уцелевший добытчик. — Я гляжу — люди вокруг падают, и сам тоже лег. Мы все лежим на полянке, а в воздухе железные птички летают. Маленькие, жужжат... И много их, а кто из наших поднимется, того сразу насквозь пробивают. И летают: туда-сюда, туда-сюда... Твоего сразу проткнуло, твоего потом тоже, — он начал тыкать в женщин пальцем, перечисляя, кто не дождется своих мужчин и детей. — Крикунихи нет здесь? Скажите ей, что обоих мальчишек птицы проткнули.
— А моего?
— Твоего не видел. Он вроде сразу убежал, да так и пропал где-то. А мы с Колючим так и лежали два дня на земле, головы не поднимали. Ночью птички жужжать перестали, ну мы помаленьку поползли... Одноглаз тоже с нами полз, да куда-то делся по дороге. Может, придет еще...
Сквозь толпу пробрался староста.
— Где мешки? — воскликнул он, ухватив Землееда за одежду. — Где мясо? Далеко отсюда?
— Да нет, — пробормотал тот, чуть оробев от такого напора. — Меньше, чем полдня ходу. Да мы еще шли туда небыстро...
Староста оглядел собравшихся женщин, на его лице промелькнула досада.
— Надо отправляться туда, — сказал он. — И скорее, пока другие не подобрали.
— А пожалуй, могут и подобрать, — произнес Землеед. — Мы ничего не прятали. Как было — так и побросали.
Староста еще раз обвел глазами толпу, его взгляд задержался на мне. Но ненадолго. Ему и в голову не могло прийти предлагать вольному погонщику участвовать в собирательстве.
В стороне послышался шум. Между домов бежала стайка мальчишек, за ними чинно шествовали участники несостоявшейся экспедиции. Заметив обоих спасшихся, увидев их перепачканные, испуганные лица, они пришли в замешательство.
— Что, посланники? — спросил кто-то. Никто не ответил. Все было и так ясно. Крестьяне струхнули. Идти туда, где вот-вот снова могла появиться летящая смерть, они боялись. Староста, как я понял, не обладал такой властью, чтобы заставить их делать это.
— Я пойду, — медленно проговорил он. — Кто со мной? Ты хоть дорогу покажешь?
У Землееда на лице проступило замешательство. Страх останавливал, а желание принести в семью еды подгоняло. Ему, как участнику похода, полагалось чуть больше, чем другим.
— Покажу, — сказал он наконец. — Только поем — два дня ж не ели! А так, хоть сейчас пойдем.
— Ну, кто? — еще раз спросил староста. — Подходите!
Вышли четверо. Двое из них были женщины. Это меня вконец доконало.
Я пробрался к Больной Ноге, тронул ее за плечо.
— С Надежды глаз не спускай! — строго проговорил я.
— Что? — женщина удивленно захлопала глазами.
— Я ухожу с ними. Сиди в доме, смотри на мою женщину. Если что-то захочет — сразу ей дай. Она пьет снадобье из длинных бутылок, которые лежат с ней рядом. Все ясно?
— Ясно, — кивнула Больная Нога, проводив меня удивленным взглядом.
Я вышел из толпы, встал напротив старосты.
—Я иду.
Тот озадаченно взглянул на меня, не зная, как это понять. Зря старался — все равно бы не понял. Видел бы меня сейчас мой Директор, назвал бы мальчишкой. Ну и пусть. Мальчишкой быть куда лучше, чем стариком.
— Ты идешь туда с нами? — переспросил он, теребя коробочку с именем на поясе. — За едой, да?
— Иду, — кивнул я. — Именно за едой.
ЕДА
Мы торопились. Нас набралось пять человек, и мы растянулись по дороге на десяток метров. Женщины с нами не пошли. Впереди шагали я и Землеед. Последним ковылял староста. Он быстро натер себе ноги, и вообще мне показалось, что зря он собрался в этот поход. Но иного выхода не было. Старший по должности должен был показать пример.
Землеед, кажется, гордился, что идет рядом со мной. Он постоянно порывался завязать разговор, однако я отвечал коротко. Я смотрел на полудиких крестьян, как неопытный учитель смотрит на своих учеников, списывая все их мысли и чувства на особенности подросткового возраста.
Природа по краям дороги была однообразна, и казалось, будто мы идем по кругу. Смотреть было не на что — каменистая земля то горбилась, то опускалась впадинами и промоинами, щетинилась хлипкими деревцами и кустарниками.
Мы прошли, как мне показалось, километров пятнадцать, когда дорога начала забирать вверх. Показались верхушки сосен. Землеед, повертев головой по сторонам, сказал, что скоро придем.
