Лиза остановилась с Машей у окна в зале и, глядя на видневшийся за прудом огонек в одном из домов рабочих, сказала ей:
— Я думаю, Василий Иванович все еще там и потому не пришел сюда.
— Разве он туда пошел? — спросила Маша, тоже вперяя свой взор в сумрак осенней ночи.
— Он сказал, что больная за прудом, как раз против нас, и мне кажется, что она вот тут, где огонь. В других домах ведь темно, везде спят.
— Однако тяжелая же его служба, — задумчиво сказала Маша, — во всякую пору, во всякую погоду он должен идти, если его позовут.
— Правда, служба не легкая, но зато какая полезная, какая благодетельная для всех, — сказала Лиза с жаром.
— О чем это вы толкуете? — спросил подошедший к ним Назаров. — И чего уставились глазами в темноту?
— Да вот Лиза думает, что Василий Иванович там, где огонек виднеется за прудом, — сказала ему Маша, не заметив, что вслед за Назаровым подошел Новожилов.
— Однако, как барышни увлеклись новым фельдшером, следят за каждым его шагом и мысленно сопутствуют, — с насмешливой улыбкой сказал Новожилов.
— Что ж, он человек хороший, и увлечься им не грех. Вот такими, как мы с вами, так, небось, не увлекутся, — обернулся к нему, смеясь, Назаров.
— Куда нам до него! — с пренебрежительной усмешкой протянул Новожилов. — Разве вот вы, Семен Васильевич, еще потягаетесь, а я уж пасую.
— Скоренько спасовали, — опять рассмеялся Назаров.
— Однако ж уже ужин подают, а Василия Ивановича все нет. Жаль, приятно было бы хорошо поужинать в веселой компании.
— Огонь за прудом погас, — сказала Маша, снова взглянувшая в окно. — Может быть, он теперь уже идет сюда.
Однако он не пришел и во время ужина, длившегося целый час. После ужина пили шипучее вино, провозглашая многолетие виновникам празднества. В это же время внимание гостей было привлечено треском нескольких ракет, взлетевших над темными деревьями сада. Все, наскоро одевшись и укутавшись платками, вышли из гостиной на террасу и любовались ракетами, рассыпавшимися разноцветными огнями. Барышни сошли в сад и прохаживались по дорожкам цветника, слабо освещенным светом из окон залы и усыпанным опавшим желтым листом. Лиза и Маша, отделившись от других, пошли по аллее, отлого спускающейся к пруду, и остановились там у решетки, отделяющей сад от пруда. Стоя у решетки, они стали вглядываться в темные, чуть освещенные тусклыми фонарями фигуры людей, копошившихся на берегу и пускавших ракеты. От них отделился какой-то мужчина и пошел по дорожке, пролегавшей за решеткой. Девушки узнали Крапивина и поспешили ему отворить калитку.
— Любуетесь ракетами, — сказал он им, входя в сад. — Ну и раскутился же наш Николай Модестович, даже что-то вроде фейерверка устроил ради своей серебряной свадьбы.
— Да, это у нас что-то необыкновенное сегодня, что-то небывалое, — весело ответила Лиза. — Почему вы так поздно пришли? Мы вас ждали к ужину.
В это время к Маше подбежала ее сестра и позвала ее. Их родители уже собрались уходить, и девушки, наскоро простившись с Лизой, убежали.
— И думать нельзя мне было попасть к ужину, — заговорил Василий Иванович, прислонившись к решетке сада. — Случай тут вышел один странный такой с девочкой, и понять я его не могу. Есть признаки отравления, а чем отравилась, не знаю. И это уже второй случай!
— Господи! Да что же это такое значит? — испуганно воскликнула Лиза.
— Не понимаю, право; постараюсь разъяснить это завтра же. Девочку я надеюсь спасти, взял ее в больницу, сделали ей теплую ванну, конвульсии и рвота прекратились, теперь заснула, а я увидел ракеты в окно и пошел сюда, в надежде еще раз увидеть вас.
— А первый случай с кем был? — спросила Лиза, чтоб скрыть овладевшее ею смущение.
— Старушка одна захворала, посылали за мной вчера вечером, те же все признаки отравления, только в больницу она не пожелала лечь, дома, говорит, помирать хочу. Ну и, пожалуй, настоит на своем и точно умрет дома. Сегодня видел ее — очень плоха.
С минуту они молчали и медленно шли к дому по аллее.
— Лизавета Петровна, — робко и волнуясь заговорил Василий Иванович, — давно уж мне хотелось увидеть вас вот так, без свидетелей, и сказать вам, что всей душой полюбил я вас и на всю жизнь и был бы несказанно счастлив, если б вы пошли за меня замуж.
Он тихонько овладел рукой девушки и покрыл ее горячими поцелуями. Лиза не могла говорить, сильно взволнованная.
— Я знаю, что я незавидный жених, — сказал Василий Иванович несколько упавшим голосом, смущенный молчанием Лизы, — но я так горячо люблю вас, что не могу уже молчать. Я жизни не пожалел бы для вас, ответьте мне лишь слово, вот кто-то, кажется, идет сюда, — умоляющим голосом просил Крапивин.
— И я люблю вас, Василий Иванович, — чуть слышно прошептала Лиза, поспешно отнимая руку и ускоряя шаги. Навстречу им шли Серафима Борисовна с Марьей Ивановной. Узнав Крапивина, Серафима Борисовна принялась звать его в комнаты поужинать и, несмотря на все его протесты и ссылку на позднее время, увела его в дом.
— Какой хороший вечер провели мы сегодня, — сказала Марья Ивановна, пытливо заглядывая в смущенное и пылающее личико Лизы.
— Да, это хороший вечер, единственный в моей жизни, — шепотом ответила ей Лиза и горячо расцеловалась с ней. К ним подошли другие гости, все прощались и уходили; Лиза поспешила в комнаты и там встретила Крапивина, тоже уже уходившего. Они простились крепким рукопожатием, обменявшись только взглядом.
VII
На другой день Крапивин получил записку от Марьи Ивановны, приглашающую его зайти часов в одиннадцать взглянуть на Басю. Крапивин улыбнулся: это значило, что Марье Ивановне хотелось поболтать с ним за кофеем, а Бася только предлог.
Входя к ним в переднюю, он встретил кухарку и попросил ее принести ему горсточку ржаной муки.
— Вы что тут стряпать собираетесь? — спросил его Густав Карлович, стоявший на пороге своего кабинета. Василий Иванович, не заметивший его сначала, подошел поздороваться и увидал в кабинете Нагибина. Он хотел было подойти и к нему, но тот, бросив газету, которую просматривал, сухо пробормотал:
— Ведь мы уж виделись сегодня, — и прошел мимо него в столовую.
В этих словах, а главное, в лице и манере виделось что-то сухое и неприязненное. Густав Карлович поглядел вслед ему с недоумением и вопросительно взглянул на Василия Ивановича. Тот только слегка пожал плечами и пошел к чайному столу здороваться с Марьей Ивановной и стал ее расспрашивать о Басе. В это время кухарка принесла на тарелочке муку и подала ее Василию Ивановичу.
— Это зачем? Что вы хотите делать? — спросила несколько удивленная Марья Ивановна.
— Хочу посмотреть, из какой муки вы хлеб делаете, — ответил Василий Иванович, вынимая из кармана стеколко и внимательно рассматривая муку. Посмотрев, он сказал кухарке:
— Унеси, мука у вас хорошая.
— И у всех такая, — сказал на это Нагибин, смотревший с недовольным видом на Крапивина. — Охота вам, Василий Иванович, из мухи слона делать!
— Нет, Николай Модестович, не я делаю из мухи слона, а вы хотите из слона муху сделать, это вот верно, — ответил тот с какой-то особенной горячностью.
— Да в чем дело? Объясните вы мне, пожалуйста, — просил Густав Карлович, присаживаясь к столу с закуской и водкой и жестом приглашая их к себе.
— Дело в том, — сказал Василий Иванович, — что муку, негодную в пищу, выдают рабочим, и от этого произошло много заболеваний, а сегодня в ночь старуха одна даже жизнью поплатилась.
— Да полно вам, Василий Иванович! От старости старуха умерла, ну и бог с ней, молодым место опростала, — сказал Нагибин, наливая себе водку.
— Ну, хорошо, бог с ней, не два века ей жить! Но для меня важно не то, что она умерла, а то, отчего она умерла.
— Вот привязался! От старости ли старуха умерла или объелась чем, что нам за дело? — заговорил Нагибин, в волнении встав со стула, на который он было присел. — А он пристает вскрывать старуху. Из-за двухсот пятидесяти верст доктора выписывать да караул при ней держать; хлопот сколько, а из-за чего? Старуха честнехонько кончилась, напутствована, чуть ли даже не соборована, и родным ее это не понравится. Нет, Василий Иванович, мудрите вы не в меру. Очень уж вам захотелось ученость свою выказать.
Ехидная улыбочка искривила губы Нагибина. Василий Иванович тоже встал и, подойдя к Нагибину, сказал:
— Не думал я, Николай Модестович, что вы такого дурного обо мне мнения и так мало понимаете, чего я хочу. Ведь я убежден теперь, что старуха померла от вредного хлеба. Во всех пяти домах, где были серьезные заболевания, я был сегодня, рассматривал муку и хлеб и нашел их негодными в пищу. Обо всем этом я уже написал от себя донесение и в главное управление и доктору и надеюсь, что вы, прибавив к нему свое, отправите его сегодня же с нарочным. Амбар с вредным хлебом вы, конечно, распорядитесь запечатать и выдать рабочим муку из другого амбара, из которого выдают вам и служащим и нам в больницу отпускают. Это ваша прямая обязанность.
