И пока они не получили желаемого, в данном случае — смерти этой Пейкуэтт, они не имели никакого права требовать у него отчета о своих действиях. Это не укладывалось ни в какие рамки.
Кроме того, Крайт не мог сказать, почему он вошел в этот дом, поскольку они не знали, что он — бездомный. Они думали, что он держит местонахождение своего дома в секрете. Логичная, кстати, и разумная мера предосторожности для киллера.
Если бы он объяснил свое нетрадиционное отношение к дому, к самому понятию «дом», они бы не поняли. Разорвали бы с ним все отношения. В конце концов, они были всего лишь людьми; тайных владык Земли, таких, как он, среди них не было.
Вместо собственного дома у него были миллионы домов. Обычно он жил в чужих домах, принимая такие меры предосторожности, что хозяева об этом и не узнавали.
Время от времени оказывался в ситуации, когда избежать встречи с хозяевами не удавалось. Тогда он убивал.
В прошлом «Джентльменский клуб» не интересовался этой проблемой. Возможно, на этот раз все решило количество: три трупа за один раз.
Он решил проигнорировать оба вопроса и ответить строкой из Уоллеса Стивенса, поэта, которого любил, но не понимал: «ЕДИНСТВЕННЫЙ ИМПЕРАТОР - ИМПЕРАТОР МОРОЖЕНОГО».
Иногда, читая Уоллеса Стивенса, Крайт хотел не только убить всех, кто жил в этом мире, но и себя. Вот это, по его убеждению, стало бы абсолютным доказательством величия поэзии Стивенса.
«ЕДИНСТВЕННЫЙ ИМПЕРАТОР - ИМПЕРАТОР МОРОЖЕНОГО».
Пусть над этим поразмышляют и, если хватит ума, придут к выводу, что своими вопросами преступили границы дозволенного.
Крайт теперь понимал, что эта Пейкуэтт, судя по всему, приговорена к смерти «Джентльменским клубом», а не кем-то из сторонних заказчиков, которые обращались к нему по рекомендации. И раздражение, вызванное этими тремя смертями, всего лишь проявление тревоги «Джентльменского клуба»: жертва снова и снова ускользала, чего раньше никогда не случалось.
Быстрые действия по поиску и уничтожению этой женщины рассеют тревогу «Клуба», решил Крайт. После того как Пейкуэтт умрет, убийства Синтии, Малколма и Норы будут приняты как необходимость и скоро забыты.
Он вернул белье Терезы в корзину, что стояла в стенном шкафу. Взял кружку, термос, тарелку из- под печенья, отнес на кухню, помыл, расставил по местам.
Вернувшись в спальню, оделся. Репродукция, которую он взял из спальни Пейкуэтт, промокла под дождем так что еще раньше он развернул ее и положил на ковер сохнуть. Пока он спал, репродукция высохла. Крайт вновь сложил ее и убрал в карман пиджака.
С «Глоком» в руке спустился в маленький кабинет Терезы. Включил компьютер и вышел в Интернет.
Правило «Не задавать лишних вопросов» хорошо послужило Крайту. Чем меньше он знал о тех, кого заказывал «Клуб», тем ему было лучше. Если бы он даже понимал, почему «Клуб» хочет смерти этих людей, то уже знал бы слишком много. И ему не требовалось объяснять, что случается с людьми, даже принцами, которые слишком много знают.
Хотя ему заказали Пейкуэтт, а не Кэрриера, он исходил из того, что это правило, «Не задавать лишних вопросов», распространяется и на мужчину. Но учитывая, что его перехитрили, и не единожды, и приняв во внимание внезапную озабоченность «Джентльменского клуба», Крайт решил изменить стратегию.
Составил простой запрос, чтобы узнать, какую информацию о Кэрриере можно получить в «Гугле». Не ожидал, что найдет много больше того, что уже знал. И ошибся.
Глава 48
Разлапистые ветви новозеландской ели накрывали добрую половину внутреннего дворика кофейни, расположенную ближе к улице.
Тим и Линда сидели на солнце, за самым дальним от улицы столиком, у стены, по которой вились лианы с большими красными цветами.
Маленькими глотками пили кофе. От тарелки поднимался аромат нагретых солнцем шоколадно- фисташковых пирожных.
Какое-то время они говорили о цветущих лианах, а потом, после паузы, Линда сменила тему:
— Моего отца звали Бенедикт. Но все называли его Бенни.
Тим уловил прошедшее время и ждал продолжения.
— Он защитил диссертацию по проблемам воспитания детей.
— Судя по тебе, удачно применил свои знания на практике.
На губах Линды появилась и исчезла сухая улыбка.
— Мою мать звали Рене.
Интуитивно он спросил:
— У тебя есть их фотографии?
Из сумочки она достала бумажник, из бумажника — пластиковый вкладыш с окошками для фотографий.
— Мне нравятся их лица.
— Они были мягкими, милыми и веселыми людьми.
— Ты похожа на мать.
— Она защитила диплом по образованию.
— Учительница?
— Они занимались дошкольным обучением, организовали подготовительную школу.
— Похоже, дела у них пошли успешно.
— Скоро у них было три школы.
Она повернулась лицом к солнцу, закрыла глаза.
Колибри пила нектар из цветка на лиане.
— Среди детей была пятилетняя девочка, которую звали Хлоя.
На одной фотографии Бенни в забавной шляпе строил гримасы Линде.
— Мать Хлои уже посадила ее на риталин.
На той же фотографии Линда радостно смеялась.
— Мои родители посоветовали ей отказаться от риталина.
От весеннего солнца лицо Линды, казалось, светилось изнутри.
— Мои родители посоветовали ей отказаться от риталина.
— Хлоя доставляла много хлопот. Мать хотела, чтобы она продолжала принимать препарат.
— Говорят, сейчас половина детей сидят на риталине, — вставил он.
— Может, мои родители вызвали у матери Хлои чувство вины.
— Может, и не вызвал и Может, она уже чувствовала себя виноватой.
— В любом случае ей не понравилось, что они подняли этот вопрос.
Колибри переливалась зеленым. Крылышки пребывали в непрерывном движении.
— Однажды на детской площадке Хлоя упала и поцарапала колено.
Фотографии вдруг стали грустными. Сувениры потери.
— Мама и папа промыли ранку.
Тим вернул фотографии в ее бумажник.
— Намазали йодом. Хлоя кричала, что щиплет, и вырывалась.
Колибри перелетела к новому цветку, что-то чирикнула на своем птичьем языке.
— Она сказала матери, что ей не понравилось, как ее трогали.
— Конечно же, она говорила про йод, — вставил Тим.
— Может, мать не поняла. Может, хотела не понять.
Лицо Линды вроде бы потемнело, хотя солнце светило все ярче.
—Мать Хлои пожаловалась в полицию.
Колибри махала крылышками, удерживаясь у
цветка.
— Полиция допросила моих родителей и не нашла ничего предосудительного.
— Но на этом дело не закончилось?
— Окружному прокурору предстояла серьезная борьба за переизбрание.
— То есть закон превратился в политику, — вставил Тим.
Линда опустила голову, но глаза не открыла.
— Окружной прокурор нанял психиатра, чтобы тот провел собеседование с детьми.
— Со всеми, не только с Хлоей?
— Со всеми. И появились дикие истории.
— После чего пути назад уже не было.
— Игры голышом. Танцы голышом. Животные, убитые в классе.
— Жертвоприношения животных? Люди в это верили?
— Собаки и кошки, убиваемые с тем, чтобы запугать детей и заставить их молчать.
— Господи.
— Двое детей даже сказали, что маленького мальчика разрубили надвое.
— И они ничего такого не говорили своим родителям?
— Подавленные воспоминания. Разрубили надвое, похоронили на школьном дворе.
— Они перерыли весь двор.
— Перерыли, ничего не нашли.
— Но этим дело не закончилось.
— Они вскрыли стены в поисках детской порнографии.
— И ничего не нашли, — предположил Тим.
— Нет. Они также искали предметы, которые используются в сатанинских ритуалах.
— Прямо-таки Салем, только в другом столетии.
— Дети говорили, что их заставляли целовать изображения дьявола.
— И дети никогда не лгут, — вставил Тим.
— Я их не виню. Они были маленькие и... поддающиеся воздействию.
— Психиатры могут непреднамеренно внушать ложные воспоминания.
— Может, и преднамеренно. Потолки в доме сорвали.
— И все это из-за ободранного колена.
— Вскрыли полы. В поисках потайных подвальных комнат.
— И ничего не нашли.
— Нет. Но моих родителей признали виновными на основе свидетельских показаний.
Она открыла глаза. Смотрела в прошлое.
— Я думаю, тогда было много таких случаев, — сказал Тим.
— Да. Десятки. Общенациональная истерия.
— Некоторых, возможно, было за что судить.
— Девяносто пять процентов обвинительных приговоров строились ни на чем. Может, и больше.
— Но жизни рушились. Людей сажали в тюрьму.
— Мне пришлось ходить к психиатру, — добавила она после паузы.
