– Я так понимаю, что в данный момент должны быть надёжно изолированы все участники и свидетели? – спросил Фёст.
– Само собой.
– Так сколько же ещё людей в эту историю втягивается?
– Как круги по воде, – согласился Мятлев, – это и даёт все основания предположить, что «большая игра» начнётся непременно сегодня. Завтра отвечать на множество вопросов кое-кому будет очень трудно. Анатолий-то ушёл, и в любой момент может объявиться в кабинете «первого лица».
Кстати, факт моего внезапного и бесследного исчезновения наверняка дал «ряду товарищей» повод для отдельных и не слишком весёлых размышлений.
– Значит, и ты, и он в общем раскладе уже не имеете никакого значения. Так смотрите не то что в оба, «третий глаз» включайте, Герта вам поможет…
– Да ничего, – понял, о чём речь, Мятлев. – Я говорил минут пять от силы, несколько километров назад, а здесь тысячи движущихся машин, туда и обратно. Если б спутник связи прямо надо мной висел, специально на мой голос и прочие характеристики настроенный…
– Ну, дай бог, дай бог. В общем, поскорее оттуда выбирайтесь, на даче вам будет спокойнее…
– Подожди, ещё не всё. Я сделал то, что ты как-то предлагал. С явным превышением полномочий, сославшись непосредственно на Президента, попросил одного человека, которому пока доверяю (а если зря – так сразу и выяснится), немедленно, в течение ближайшего получаса, запретить выезд двух десятков владельцев заграничных паспортов всех категорий, от общегражданских до дипломатических. На такие-то и такие-то фамилии. И передать списки по электронным сетям во все международные аэропорты Москвы и окрестностей, в радиусе пятисот километров. При обнаружении владельцев деликатно задерживать «до выяснения» в ВИП-залах, но с соблюдением всех мер предосторожности.
– Это ты лихо, не ожидал!
– Мой приятель тоже спросил, не охренел ли я? Я ему ответил, что риска, считай, никакого. Если указанные товарищи имеют соответственно оформленные зарубежные командировки или находятся в законных отпусках с заранее приобретёнными билетами «туда-обратно», я обещаю лично принести извинение каждому. Но вдруг товарищу Н. полагается быть на рабочем месте, а он вместо этого отирается у стойки вылета в Таиланд или Лондон, то не грех и поинтересоваться, чего он там забыл. В любом случае к полуночи обстановка прояснится, и если что случится – не о такой ерунде придётся думать.
Закончив разговор, Фёст, сожалея, что не сделал этого раньше, начал названивать достаточно высокопоставленным членам «Чёрной метки», вводя их в курс, кратко обрисовывая ситуацию и объявляя «готовность номер один». Все они, в случае начала «Фороса», должны были получить какие-то команды от своего непосредственного начальства. Того или иного характера. Самостоятельных действий Фёст им предпринимать не велел, но в случае попыток применения каких угодно «недружественных мер» к членам организации или при получении «противоречащих законам и присяге приказов» поступать адекватно обстановке.
Заместителю министра по чрезвычайным ситуациям, располагавшему огромными связями в самых неожиданных сферах, тоже изложил предысторию и передал разговор Мятлева с чиновником, попросил по своим каналам немедленно продублировать распоряжение о запрете пересечения границы вышеперечисленными лицами. И заблокировать всякую возможность отмены санкции, как минимум до утра. Не на политическом, на чисто техническом уровне. Чтобы и темы для дискуссий не возникало.
Фёст сейчас не вникал, прав или нет в своих подозрениях генерал. Если считает, что именно эти люди вздумают первыми бежать с корабля и не следует им этого позволить, – ему виднее.
Людмила всё дорогу молчала, понимая, что сейчас задавать вопросы неуместно. Только вертела в руках свой портсигар, проигрывая в уме варианты его использования. Решила, что лучшее в их положении – максимальное замедление времени, то есть – десятиминутное «растянутое настоящее». Включать его следует при любом намёке на опасность, даже без согласования с Фёстом. Этого хватит и на отход, и на бой. При условии, конечно, если «противник» не использует упреждающий и превосходящий по силам удар на поражение. Она сможет остановить в полёте противотанковую ракету, но бессильна против подрыва фугаса или выстрела из пушки. Снаряд прилетит быстрее, чем она услышит звук.
Волович ждал их у входа в кафе «Нарцисс», вывеска которого вызвала синхронные усмешки и у Ляхова, и у Людмилы. Зато рядом имелась платная стоянка, и Миша чуть не силой заставил Фёста заехать на неё. Никаких возражений не принимал: «Успеем, везде успеем, но хоть пять минут посидеть просто необходимо, я натощак даже у Президента интервью брать откажусь…»
Теперь Вадим с подругой уже откровенно рассмеялись (уж больно в точку попал Миша, сам того не подозревая), повергнув репортёра в недоумение. Он решил, что это у Ляхова просто очень хорошее настроение, вызванное присутствием рядом красивой девушки. И, значит, скорее всего, неприятного разговора сегодня удастся избежать. Спутницу «парапсихолога» он разглядел, только когда она вышла из машины и сняла большие противосолнечные очки.
Воловича немедленно прострелило чувство острой зависти. Мало, что этот Ляхов занимается, чем хочет, никому ничего не должен и денег у него немерено, так и девицу себе оторвал такую, что подобной в Москве не сыскать. Волович, при своей раблезианской внешности, вкус имел весьма тонкий, связи в любых заслуживающих внимания тусовках обширнейшие и в искренних поклонницах недостатка не испытывал. Но эта барышня, причём, похоже, наскоро одевшаяся во что придётся, совсем без макияжа… Миша мог поручиться, что нигде, ни разу она «в обществе» не появлялась, и даже если ему самому не повезло с ней пересечься, то и разговоров было бы достаточно, и фотографии, если не сразу бы в гламурных журналах появились, то по рукам ходили точно и в Интернете наверняка.
– Михаил, – представился он с милейшей из своих улыбок, которая всё равно выглядела усмешкой сатира[50], и изобразил намерение «приложиться к ручке».
– Мила, – ответила она с едва уловимым акцентом, пряча руку за спину. Харасмент[51] не харасмент, а на людной улице, по понятиям её «прототипа», подобный жест выглядел бы достаточно вызывающе. Мало ли, что здесь не Штаты, а Москва, где вообще представления о допустимом с женщинами обращении совершенно извращённые.
– Вообще-то она Людмила, Люда, но на той стороне шарика люди в детстве к логопеду не обращались, с произношением у них плохо, простое имя выговорить не могут, – уточнил Фёст, под локоток подталкивая Вяземскую в направлении двери, тем самым давая Воловичу понять, что его приглашение принято.
Глава двадцать пятая
Заведение на углу Каланчёвской улицы и одного из впадающих в неё переулков поначалу слегка разочаровало Фёста. На входе всё выглядело вполне культурно и оформлено «в тему». Раз «Нарцисс», так всюду зеркала от потолка до пола, причём некоторые – кривые, столь хитро подобранные, что смотрящийся человек сначала испытывал шок, не понимая, что случилось с ним самим и окружающей действительностью. И лишь потом (да и то не все) догадывались, в чём фокус. И вдруг неожиданно охранник, слишком молодой и несолидный для занимаемого места, перекрыв турникет, отказался впустить Людмилу. На него её шарм не подействовал по причине крайней упрощённости не только мыслительного, а и эмоционального аппарата. Наверное, женщин он распознавал, как муравей, по феромонам, и больше никакими индивидуальными различиями не интересовался. Человекообразная копия демона Максвелла[52], тупо выполняя инструкцию, заявила, что время уже может считаться вечерним, когда кафе работает как ресторан, а в шортах с майкой в рестораны не ходят. При этом он указывал на объявление, где со ссылкой на какую-то статью какого-то закона сообщалось, что «это заведение частное, и вам может быть отказано во входе без объяснения причин».
Охранника слегка смутило то, что никто не пытался «качать права» или предлагать деньги. Ляхов просто посмотрел на него молча, но очень недружелюбно, а Миша, сверкая очами, извлёк из кармана сотовый телефон и начал звонить не то менеджеру зала, не то сразу хозяину, приговаривая: «Ты у меня, придурок, здесь последний час дорабатываешь, выгоним, на хер, без выходного пособия и характеристику напишем, что не во всякую тюрьму возьмут, только в дурдом без очереди…» Парень сообразил, что «напоролся», отомкнул турникет и начал бессвязно извиняться, ссылаясь только что не на трудное детство и медные гроши…
Волович оттолкнул его животом и с трудным полупоклоном пропустил вперёд Вяземскую, на которую он только и смотрел, теперь – «с задней полусферы», как лётчики говорят, справедливо полагая, что Вадим Ляхов и так никуда не денется.
