— Нет. — Голос Алекса гремит с такой силой, что я вздрагиваю, подаюсь назад, но кроссовки скользят по неровному дну, и я почти с головой ухожу под воду. Но когда Алекс делает движение ко мне, я отшатываюсь, не желая, чтобы он коснулся меня. Его лицо каменеет, словно он принимает какое-то решение, и я слышу его слова: — Я никогда не проходил Исцеления. Никто и никогда не подбирал мне партнёров для совместной жизни. У меня даже Аттестации не было!
— Не может быть... — еле слышно шепчу я. Небосвод надо мной кружится, как в водовороте, все краски — синяя, и розовая, и красная — сливаются вместе, и кажется, будто небо кровоточит. — Не может быть. У тебя же такой особый шрам...
— Просто шрам, — поправляет он немного более мягким тоном. — Это вовсе не «особый» шрам. — Он отворачивается, давая мне рассмотреть его шею. — Три тонких линии, треугольник остриём вниз. Очень легко подделать. Скальпелем, перочинным ножом — да вообще чем угодно.
Я снова закрываю глаза. Вокруг вздымаются волны, и от этого мерного движения то вверх, то вниз меня начинает подташнивать — чего доброго вырвет прямо здесь, в воде. Стараюсь подавить тошноту и затолкать подальше бьющееся в голове и грозящее свести меня с ума понимание...
Такое чувство, что я тону. Открываю глаза и хрипло каркаю:
— Как?..
— Ты должна понять, Лина. Я доверяюсь тебе, видишь? — Он смотрит на меня так пристально, что я почти физически ощущаю его взгляд как прикосновение. И я отвожу глаза. — Я не хотел... Я не хочу обманывать тебя.
— Как? — повторяю я, на этот раз чуть громче. Почему-то мой мозг застрял на слове «обманывать», и оно крутится и крутится, как в бесконечной петле: «Невозможно избежать Аттестации, если не обманывать. Невозможно избежать Процедуры, если не лгать. Ты должен лгать, это неизбежно».
На мгновение Алекс умолкает, и я думаю, что он струсил и не станет продолжать. Я почти желаю, чтобы он не продолжал. С какой бы радостью я повернула время вспять, до того момента, когда он произнёс моё имя таким странным тоном! Вернуться бы к тому ликующему, восторженному чувству, когда я опередила его у буйков! Мы бы тогда помчались наперегонки обратно, к берегу... Встретились бы завтра, пошли бы к причалам и стали умасливать рыбаков, чтобы те подкинули нам парочку свежих крабов...
Но тут он прерывает молчание:
— Я нездешний, — говорит он. — Я имею в виду, что родился не в Портленде. Вернее, не совсем. — Он сейчас использует тот особый тон, каким люди обычно наносят самые ужасные раны — мягкий, ровный, добрый. Словно если скажешь страшные слова тоном, которым говорят с младенцами, то они от этого становятся менее страшными. «Прости, Лина, но твоя мать — женщина с большими проблемами». Словно ты при этом не услышишь ужасающей жестокости, подразумевающейся самим смыслом этих слов.
— Откуда ты?
Спрашивать было ни к чему. Я и так знаю. Понимание вырвалось из угла сознания, куда я пыталась его загнать, и я разбита, потрясена. Но во мне ещё живёт малюсенькая надежда, что до тех пор, пока он не высказался прямо, это, может, всё-таки неправда...
Его глаза неотрывно смотрят в мои, но он наклоняет голову назад — в сторону границы, туда, за мост, к вечно движущейся стене ветвей, и листьев, и лиан — живых, сплетающихся, растущих...
— Оттуда, — говорит он. А может, мне только кажется, что говорит: движение его губ еле заметно. Но смысл ясен.
Он пришёл из Дебрей.
— Изгой, — шепчу я. Слово будто продирается сквозь мою глотку. — Ты Изгой. — Так я даю ему последнюю возможность опровергнуть мою догадку.
И он не пользуется этой возможностью. Только еле заметно вздрагивает и говорит:
— Всегда ненавидел это слово.
Я вдруг осознаю ещё одну вещь: вовсе не случайно тётя Кэрол, желая подшутить над моей верой в Изгоев, качает головой и произносит, не отрывая глаз от сверкающих, постукивающих — тик-тик-тик — спиц: «Может, ты ещё и в вампиров с оборотнями веришь?»
Вампиры, оборотни и Изгои — существа, готовые впиться в тебя, разорвать тебя на части. Смертоносные сущности.
Страх охватывает меня с такой силой, что внизу живота вдруг начинает ныть и давить. Одно дикое и нелепое мгновение я почти уверена, что сейчас обмочусь. Маяк на острове Литл Даймонд включается и бросает широкий луч на потемневшие воды. А мне кажется, что это огромный, обвиняющий палец, и я дрожу от ужаса, боясь, что сейчас он укажет на меня, а вслед за этим я услышу усиленные мегафонами голоса регуляторов: «Недозволенные действия! Недозволенные действия!» Берег кажется почти недостижимым; не представляю себе, как нам удалось забраться так далеко в залив. Мои руки повисают тяжёлыми, бесполезными обрубками, и я думаю о своей маме — о том, как её одежда медленно напитывалась водой...
Я глубоко вдыхаю, пытаюсь подавить панику, сосредоточиться. Никто бы никогда в жизни не догадался, что Алекс Изгой. Я бы не догадалась. Он выглядит абсолютно нормальным, и шрам у него на нужном месте. Нашего разговора никто не слышал.
Особо высокая волна бьёт меня в спину, и я почти падаю вперёд. Алекс хватает меня за плечо, пытаясь удержать, но я выворачиваюсь, а на нас в это время налетает следующая волна, ещё выше предыдущей. Во рту у меня полно солёной влаги, в глазах жжёт, и на миг я слепну.
— Не смей! — хрипло выкрикиваю я. — Не смей прикасаться ко мне!
— Лина, я клянусь! Я не хотел обидеть тебя. Я не желаю водить тебя за нос.
— Почему? Зачем ты так?.. — Я задыхаюсь. Мысли разбегаются. — Чего тебе от меня надо?!
— Надо?..
Алекс трясёт головой. У него вид человека, который не понимает, в чём его обвиняют. У него вид человека, которому больно — словно это я сделала что-то ужасное. На секунду во мне вспыхивает сочувствие к нему. Наверно, он замечает, что в этот короткий миг моя защитная стена дала трещину, и его лицо смягчается. Затем в золотых глазах загорается пламя, Алекс совершенно незаметно для меня оказывается рядом, сжимает мои плечи своими ладонями — такими горячими и сильными, что я чуть не вскрикиваю — и говорит:
— Лина. Ты мне нравишься. О-кей? Вот и всё. Ты мне нравишься.
Его голос так низок и певуч, он просто завораживает меня. Алекс напоминает мне сейчас леопарда, мягко спрыгнувшего с дерева — у него такие же пылающие янтарные глаза, глаза хищника.
И тогда я сбрасываю его чары и кидаюсь прочь; майка и кроссовки тяжелы от напитавшей их воды, сердце молотом стучит в груди, отзываясь болью, дыхание раздирает мне гортань. Я отталкиваюсь ото дна и загребаю воду руками, наполовину плыву, наполовину бегу; а прилив поднимает и тащит меня за собой, закручивает в водоворотах, так что мне трудно продвигаться вперёд — словно я плыву в густом, тягучем сиропе. Слышу своё имя — Алекс зовёт меня, но мне слишком страшно, и я опасаюсь повернуть голову и посмотреть, не идёт ли он следом. Это как в тех кошмарах, когда за тобой кто-то гонится, а ты боишься обернуться и поэтому не знаешь, кто твой преследователь; только слышишь чьё-то дыхание — всё ближе, ближе, и тень его уже маячит за твоей спиной, но ты как парализованный, и только знаешь одно: вот сейчас ледяные пальцы сдавят твою шею.
