Вопрос относился к машине Татарского.
– Ну, моя, – с достоинством ответил он.
– Понятно, – сказал Саша Бло, запирая дверь «рэйнджровера». – Сорок минут позора, и ты на работе. Да ты не комплексуй. Все еще впереди.
Кивнув, он вприпрыжку побежал ко входу, отмахивая на ходу пухлой засаленной папочкой. Татарский проводил его долгим взглядом, потом поглядел на заднее стекло своей машины и вынул записную книжку.
Главное зло в том, – записал он на последней странице, – что люди строят общение друг с другом на бессмысленно-отвлекающей болтовне, в которую они жадно, хитро и бесчеловечно вставляют свой анальный импульс в надежде, что для кого-то он станет оральным. Если это случается, человек приходит в оргиастическое содрогание и несколько секунд ощущает так называемое «биение жизни».
Азадовский с Морковиным сидели в просмотровом зале с самого утра. Перед входом прохаживалось несколько человек, которые болтали о политике и яростно ругали правительство. Татарский решил, что это копирайтеры политического отдела, практикующие корпоративное неделание. Их вызывали по одному; в среднем они проводили с начальством минут по десять, а вопросы, которые там решались, явно были государственного значения: Татарский понял это по несколько раз долетевшему из зала голосу Ельцина, включенному на максимальную громкость. Первый раз он недоуменно пробубнил:
– Зачем нам столько пилотов? Нам нужен один пилот, но готовый на все! Вот у меня внук на Play Station играет – я как поглядел, так сразу и понял…
Второй раз, видимо, крутили фрагмент из обращения к нации, потому что голос Ельцина был торжественным и размеренным:
– Впервые за многие десятилетия у населения России появилась возможность выбирать между сердцем и разумом…
Один проект завернули, что было ясно по лицу выходящего из зала высокого усатого мужчины с ранней сединой, который держал в руках багровый скоросшиватель с золотой надписью «Царь». Потом в зале стала играть музыка – сначала долго тренькала балалайка и кто-то громко ухал, а потом раздался высокий голос Азадовского:
– К чертовой матери! Будем с эфира снимать. По мне, так пусть лучше Лебедь. У него хоть лысины нет. Следующий.
Очередь Татарского подошла не скоро – он был последним. Полутемный зал, где ждал Азадовский, был мрачно-шикарным, но несколько архаичным, словно его оборудовали и обставили еще в тридцатые или сороковые годы. Войдя, Татарский почему-то пригнулся, трусцой добежал до первого ряда и пристроился на краю стула слева от Азадовского, который пускал дымные струи в луч видеопроектора. Азадовский пожал ему руку не глядя – он явно был не в духе. Татарский знал, в чем дело, – Морковин объяснил еще вчера.
«Опустили до трехсот, – мрачно сказал он. – За Косово. Помнишь, при коммунистах сливочного масла не хватало? А сейчас – машинного времени. Есть в истории этой страны что-то фатальное. Азадовский теперь лично все болванки смотрит. На главный рендер пускают только после письменного распоряжения, так что старайся».
Как выглядит так называемая болванка, то есть непросчитанный эскиз, Татарский увидел в первый раз. Не будь он сам автором сценария, он никогда бы не догадался, что зеленый контур, пересеченный тонкими желтыми пунктирами, – это стол, на котором разложена «монополия». Фишки были одинаковыми красными стрелками, а игральные кости – двумя синими пятнышками. В нижней части экрана парами выскакивали цифры от одного до шести, выданные генератором случайных чисел, и ходы соответствовали выпавшим очкам, – игра была смоделирована честно. Но самих игроков пока не существовало: вместо них за столом сидели скелетоны из проградуированных линий с кружками-шарнирами. Были видны только лица, составленные из грубых полигонов, – борода Салмана Радуева походила на рыжий кирпич, приделанный к нижней части лица, а Березовского можно было узнать только по сиреневым треугольникам бритых щек. Как и следовало ожидать, выигрывал Березовский.
– Да, – заговорил он, перетряхивая кости зелеными стрелками пальцев, – с «монополией» в России-матушке проблема. Купишь пару улиц, а потом выясняется, что там люди живут.
Радуев засмеялся:
– Это не только в России. Это везде. И я тебе больше скажу, Борис, люди не просто там живут, а часто еще и думают, что это их улицы.
Березовский бросил кости. У него снова выпало две шестерки.
– Не совсем так, – сказал он. – В наше время люди узнают о том, что они думают, по телевизору. Поэтому, если ты хочешь купить пару улиц и не иметь потом бледный вид, надо сначала сделать так, чтобы над ними торчала твоя телебашня.
Раздался писк, и в углу стола возникла анимационная вставка: военная рация с длинной антенной. Радуев поднес ее к головному шарниру, что-то коротко сказал по-чеченски и поставил назад.
– А я своего теледиктора продаю, – сказал он и щелчком пальца отправил фишку в центр стола. – Не люблю телевидение.
– Покупаю, – быстро отозвался Березовский. – А почему ты его не любишь?
– Там происходит слишком частое соприкосновение мочи с кожей. Как ни включаю телевизор, так сразу же моча начинает соприкасаться с кожей.
– Так ведь не с твоей кожей, Салман.
– Вот именно, – раздраженно сказал Радуев, – тогда почему они соприкасаются у меня в голове? Им что, больше негде?
Верхнюю часть лица Березовского закрыл прямоугольник с подробно просчитанной парой глаз. Они беспокойно покосились на Радуева, несколько раз моргнули, и прямоугольник исчез.
– А действительно, чья моча? – повторил Радуев таким тоном, словно эта мысль только что пришла ему в голову.
– Да брось, Салман, – примирительно сказал Березовский. – Давай лучше ходи.
– Подожди, Борис. Я хочу узнать, чья моча и кожа соприкасаются друг с другом в моей голове, когда я смотрю твой телевизор.
– А почему он мой?
– Труба проходит по моему полю, значит, за трубу отвечаю я. Ты сам это сказал. Так? Значит, если на твоих клетках все теледикторы, ты отвечаешь за телевизор. Вот и скажи, чья моча плещется в моей голове, когда я его смотрю?
Березовский почесал подбородок.
– Моча твоя, Салман, – решительно сказал он.
– Почему?
– А чья же она может быть? Подумай сам. За твою отвагу тебя называют «человек с пулей в голове». Я думаю, что тот, кто решился бы облить тебя мочой, когда ты смотришь телевизор, прожил бы не долго.
– Правильно думаешь.
– Значит, Салман, это твоя моча.
– А как она попадает мне в голову, когда я смотрю телевизор? Поднимается вверх из мочевого пузыря?
Березовский протянул руку к костям, но Радуев закрыл их ладонью.
– Объясни, – потребовал он. – Тогда будем играть дальше.
На лбу Березовского вылез анимационный квадратик, в котором появилась глубокая морщина.
– Хорошо, – сказал он, – я попробую объяснить.
– Говори.
– Когда Аллах сотворил этот мир, – начал Березовский, быстро взглянув вверх, – он сначала его помыслил. А потом уже создал предметы. Все священные книги говорят, что в начале было слово. Что это значит на юридическом языке? На юридическом языке это значит, что в первую очередь Аллах создал понятия. Грубые предметы – это удел людей, а у Аллаха, – он опять быстро посмотрел вверх, – вместо них идеи. Так вот, Салман, когда по телевизору ты смотришь рекламу прокладок и памперсов, в голове у тебя не жидкая человеческая моча, а понятие мочи. Идея мочи соприкасается с понятием кожи. Понял?
– Круто, – сказал Радуев задумчиво. – Но я не до конца понял. В моей голове соприкасаются идея мочи и понятие кожи. Так?
– Так.
– А у Аллаха вместо вещей идеи. Так?
– Так, – сказал Березовский и нахмурился. На его иссиня-бритых скулах появились анимационные заплаты, в которых напряглись желваки.
– Значит, в моей голове происходит соприкосновение мочи Аллаха с кожей Аллаха, да будет благословенно его имя? Так?
– Наверно, можно сказать и так, – сказал Березовский, и на его лбу опять появилась вставка с морщиной. (Татарский обозначил это место в сценарии словами: «Березовский чувствует, что разговор идет не туда».)
Радуев погладил рыжий кирпич бороды.
– Истинно говорил аль-Халладж, – сказал он, – самое большое чудо – это человек, не видящий вокруг себя чудесного. Но скажи мне, почему так часто? Один раз на моей памяти моча соприкасалась с кожей семнадцать раз за один час.
– Ну, это, наверно, для отчета в «Гэллап Медиа», – снисходительно ответил Березовский. – Сначала проворовались, а потом бюджет закрывали. А что такого? Сколько времени продадим, столько раз и поставим.
Скелетон Радуева качнулся к столу.
– Подожди-подожди. Ты хочешь сказать, что сколько тебе дадут денег, столько раз моча соприкоснется с кожей?
– Ну да.
– И ты можешь решать это лично?
– Естественно, – ответил Березовский. – Я, конечно, в мелочи не вхожу, но замыкается на мне. А как?
