расизм – гнев. Этот гнев разъедал мою жизнь, только когда оставался невысказанным, бесполезным для всех. Он помогал мне и в классных комнатах, где не было ни света, ни учения, где от вклада и истории Черных женщин не было и следа. Он служил мне огнем в ледяной пустыне непонимающих взглядов белых женщин, которые видели в моем опыте и опыте моего народа лишь новые поводы для страха или вины. И мой гнев – не оправдание тому, чтобы вы не разбирались с вашей бесчувственностью, не повод отстраняться от последствий ваших же действий.
Когда женщины Цвета высказывают тот гнев, который так часто сопровождает наши контакты с белыми женщинами, нам говорят, что мы «создаем атмосферу безнадежности», «мешаем белым женщинам преодолеть вину» или «преграждаем путь к доверительной коммуникации и действию». Всё это – прямые цитаты из писем, которые я получила от участниц этой организации за последние два года. Одна женщина написала: «Поскольку Вы – Черная Лесбиянка, Вы будто облечены моральным авторитетом страдания». Да, я Черная, я Лесбиянка, и то, что вы слышите в моем голосе, – ярость, а не страдание. Гнев, а не моральное превосходство. Здесь есть разница.
Отворачиваться от гнева Черных женщин, оправдываясь или отговариваясь страхом, не значит наделить кого-то властью – это просто еще один способ сохранить расовую нечувствительность и силу неосознанных привилегий несокрушенными, нетронутыми. Вина – лишь еще одна форма объективации. От угнетенных всегда требуют еще и еще усилий, чтобы заполнить пробел между бесчувственностью и человечностью. От Черных женщин ожидается, что мы будем использовать наш гнев только ради спасения или просвещения других людей. Но это время прошло. Мой гнев принес мне боль, но он принес и выживание, и я не откажусь от него, не убедившись, что у меня есть что-то не менее мощное, чтобы заменить его на пути к ясности.
Кто здесь настолько зачарована собственным угнетением, что не может разглядеть отпечаток своего каблука на лице другой женщины? Для кого обстоятельства ее угнетения стали драгоценным и необходимым пропуском в круг праведниц, подальше от холодных ветров самоанализа?
Я лесбиянка Цвета, и моим детям хватает еды потому, что я работаю в университете. Если из-за их полных животиков я не могу признать свою общность с женщиной Цвета, чьи дети не едят, потому что она не может найти работу, или с той, у кого нет детей, потому что ее чрево искромсано после подпольных абортов и стерилизации; если я не могу признать лесбиянку, которая решила не иметь детей; женщину, которая живет в шкафу, потому что ее гомофобное окружение – единственная поддержка в ее жизни; ту, которая выбрала молчание вместо еще одной смерти; ту, которая боится, что мой гнев спровоцирует взрыв ее собственного, – если я не могу признать в них другие воплощения самой себя, значит я участвую в угнетении не только каждой из них, но и в своем, и тогда гнев, который встает между нами, нужно использовать для ясности и взаимного усиления, а не для избегания через вину или дальнейшего разделения. Я не свободна, пока в заточении еще хоть одна женщина, даже если ее цепи совсем не похожи на мои. И я не свободна, пока закован еще хоть один человек Цвета. Так же, как не свободна и ни одна из вас.
Я говорю здесь как женщина Цвета, которая стремится не к разрушению, а к выживанию. Ни одна женщина не обязана менять мышление своего угнетателя, даже если это мышление воплощено в другой женщине. Я вскормила волчью пасть гнева и нашла в нем и свет, и смех, и защиту, и пламя для тех мест, где не было ни огонька, ни еды, ни сестер, ни пощады. Мы не богини, не матриархи и не доктрины божественного прощения; мы не карающие огненные персты и не орудия истязания – мы женщины, у которых в конечном счете всегда остается лишь наша женская сила. Мы научились использовать гнев, как научились использовать мертвую плоть животных. Мы переносили синяки и побои, мы менялись, и вот мы выжили и выросли, и, говоря словами Анджелы Уилсон[145], мы в самом деле движемся дальше. С бесцветными женщинами или без них. Мы используем все преимущества, которых добились, в том числе гнев, чтобы определить и создать мир, где все наши сестры смогут расти, где наши дети смогут любить и где способность пойти навстречу и прикоснуться к различию и удивительности другой женщины превзойдут наконец потребность в разрушении.
Потому что это не гнев Черных женщин растекается, как отрава, по земному шару. Это не мой гнев запускает ракеты, тратит больше шестидесяти тысяч долларов в секунду на реактивные снаряды и другие орудия войны и смерти, расстреливает детей в городах, копит запасы нервно-паралитического газа и химических бомб, насилует наших дочерей и нашу землю. Это не гнев Черных женщин вырождается в невидящую, дегуманизирующую силу, стремящуюся уничтожить всех нас, если только мы не дадим ей отпор всем, что у нас есть – нашей силой изучать и переопределять условия нашей жизни и труда, нашей силой воображать и воссоздавать – один мучительный гнев за другим, камень за тяжелым камнем – будущее взаимоопыляющих различий и землю, на которой будут возможны наши решения.
Мы рады всем женщинам, готовым встретиться с нами лицом к лицу, без объективации и без чувства вины.
Уроки шестидесятых[146]
Малкольм Икс[147] – особая фигура переломного периода моей жизни. Сегодня я стою перед вами – Черная, Лесбиянка, Феминистка – наследница Малкольма и его традиции, делающая свою работу, и моими устами призрак его голоса вопрошает у каждого и каждой из присутствующих: делаете ли вы свою?
Новых идей нет – есть только новые способы вдохнуть жизнь и силу в те идеи, которые нам дороги. Я не буду притворяться, что Малкольм Икс стал моим сияющим принцем, как только я впервые увидела или услышала его, потому что это было бы неправдой. В феврале 1965 года я растила двоих детей и мужа в трехкомнатной квартире на 149-й улице в Гарлеме. Я читала о Малкольме Иксе и Черных мусульманах. Я сильнее заинтересовалась Малкольмом Иксом, когда он покинул «Нацию ислама», когда Элайджа Мухаммад запретил ему говорить за его комментарий по поводу убийства Кеннеди – что посеешь, сказал он, то и пожнешь[148]. До этого я не обращала особого внимания на «Нацию ислама» из-за их отношения к женщинам и неактивистской позиции[149]. Я читала автобиографию Малкольма, мне понравился его
