– Вы еврейка, кузина Дебора, по нашим законам…, – он кивнул на Тору, в руках у девушки:
– Любой раввинский суд, это подтвердит. И ваш отец еврей. Если вы, когда-нибудь, захотите…, – Аарон покраснел:
– Вам просто надо будет в микву окунуться…, – рав Горовиц, всю неделю, старался не представлять микву, не думать о кузине Деборе, как он, про себя, называл девушку, и вообще заниматься делами.
Он написал в Сиэтл, раввину. Оставалось дождаться ответа, и договориться о поездке. Он вел молитвы и занятия, убеждал интендантов, что мацу, на базе, испечь невозможно, а значит, надо присылать коробки, из Сан-Франциско. Он кошеровал кухню, и считал нужное количество новой посуды. После разговора с капелланами, он решил заказать изюм:
– Вино поставлю, – сказал он коллегам, – к Песаху созреет. Я в Святой Земле урожай собирал, на виноградниках…, – Аарону снилась мисс Маккензи. Он видел цветущие холмы, вдыхал запах свежей воды, черные волосы развевал теплый ветер. Она обещала прислать записку, если соберется на Шабат.
Аарон вертел кольцо, с темной жемчужиной:
– Оставь, она родственница. Дальняя, конечно. Она выросла в племени. Зачем ей возвращаться к евреям? У нее своя земля, свой язык…, – мисс Маккензи, на прощание, попыталась подать ему руку. Аарон смутился:
– Простите, кузина. Мне нельзя, только если это мать, или сестра, или дочь…, – он заметил легкую улыбку, на красивых губах: «А жена, капеллан…, то есть кузен Аарон?»
– Жена тоже, – обреченно признал рав Горовиц. Утром пятницы вестовой из канцелярии, принес входящую почту и внутренний конверт, для переписки между отделами. Мисс Маккензи сообщала, что придет, и принесет подсвечники.
Аарон, двигая скамейки, вспомнил ее веселый голос:
– Я всегда свечи зажигала. Когда мне три года исполнилось, Красивый Щит, наша мудрая женщина, сказала, что так делать надо. Я думала, что мой отец маму попросил, а теперь поняла, что и мама их зажигала, и бабушка…, – занавески, отделяющей мужчин от женщин, здесь не было. Аарон не хотел, чтобы кузина сидела сзади, за спинами. Он решил разделить зал на две части:
– Если…, если она начнет ходить на службы, я попрошу сделать занавеску…, – Аарон подумал о скорых праздниках.
Доктор Горовиц всегда устраивал первый седер дома. Отец хорошо готовил, они втроем помогали. Аарон помнил золотистый, куриный суп, с клецками из мацы, сладкий, виноградный сок. Отец смеялся:
– До сих пор в кошерном магазине говорят: «Вино Горовицей». Привыкли, с прошлого века…, – Эстер приносила жареную курицу, овощи, фаршированные мясом, печеную картошку, с чесноком. Меир, самый младший, пел: «Чем эта ночь отличается от всех других ночей». Трепетали огоньки свечей, на большом, отполированном столе орехового дерева. На губах оставался вкус миндаля и сахара, от пасхальных сладостей.
– Миндаль…, – вздохнул рав Горовиц, – где здесь взять миндаль…, – он увидел нежные цветы, усыпавшие деревья:
– Я спустился в сад ореховый, посмотреть на молодые побеги, посмотреть, зацвел ли виноград, зацвели ли гранаты…, – ему надо было идти на кухню. Аарон, до завтрака, замесил тесто для хал:
– А если ей не понравится…, – озабоченно подумал рав Горовиц, – яиц нет, только порошок. Ни мака, ни кунжутного семени. Она никогда не пробовала халы…, – Аарон вспомнил трапезы в Иерусалиме, в домах раввинов, румяные, плетеные халы, смех детей, белые, накрахмаленные, скатерти:
– Надо скатерть привезти, из Сиэтла…, – Аарон понял, что улыбается, думая о мисс Маккензи. Не выпуская швабры, он закрыл глаза.
Услышав мотор грузовика, рав Горовиц вздрогнул. Чья-то уверенная рука забрала швабру:
– Вот ты где…, – усмехнулся знакомый голос, – далеко тебя загнали…, – Аарон встрепенулся. Кузен Мэтью, в чистой, полевой форме, с пилоткой набекрень, с калифорнийским загаром на лице, прислонился к окну. Он махнул шоферу:
– Поезжайте в гараж, сержант…, – кузен окинул Аарона пристальным взглядом:
– Вообще я тебя должен поставить по стойке смирно, за то, что не приветствуешь старшего по званию. Шучу, – весело добавил Мэтью.
Аарон открыл рот, кузен поднял руку:
– Занимайтесь своими обязанностями, лейтенант. Надо работать, меня полковник Бенсон ждет…, – Бенсон был начальником базы. Аарон видел его только мельком. Старшие офицеры обедали отдельной столовой.
– На шабате встретимся, – подмигнул ему майор Горовиц. Вскинув на плечо вещевой мешок, четко печатая шаг, Мэтью скрылся в бараке, где помещалось командование.
Посмотрев на свои босые ноги, Аарон снял со швабры тряпку:
– Мэтью обрадуется, что у нас еще одна родственница появилась…, – пол почти высох. Вылив грязную воду в канаву, рав Горовиц отправился в столовую.
Майор Горовиц всегда возил флягу, с кошерным вином. Лаборатории ученых часто располагались за городом, Мэтью не успевал добраться до синагоги, чтобы посетить службу. Он привык делать кидуш сам. Мэтью старался соблюдать шабат, избегая, в день отдыха, писать и водить машину. В Вашингтоне он менялся субботними дежурствами с коллегами. Мэтью оставлял себе смену на Рождество, чем заслужил глубокую приязнь семейных сослуживцев. Он брал дни отдыха во время еврейских праздников. Мэтью любил неспешные, свободные от министерской суеты, субботы.
Вечером он в синагогу не ходил, предпочитая зажигать свечи дома. Утром он поднимался позже. Суббота была единственным днем, когда он не вставал на рассвете. Обычно Мэтью, в столице, в шесть утра, перед работой, посещал спортивный клуб. Он проводил два часа в гимнастическом зале, и бассейне, устраивал спарринг, часто с партнером из русского посольства. Майор Горовиц приезжал на работу к половине девятого, свежий, в безукоризненной форме, с влажными, светлыми волосами. Он спускался в столовую, где брал овсяную кашу, омлет, и кофе без сахара. Мэтью заботился о своем здоровье. Он ценил и отношения с коллегами. По праздникам, Мэтью приносил на работу красиво упакованные корзины, из еврейской кондитерской, наполненные сладостями.
По субботам Мэтью готовил завтрак, с кошерными сосисками, или стейком, с яичницей и свежими фруктами. Если он выбирал не мясо, а копченого лосося, Мэтью делал яйца бенедикт, с голландским соусом. Перед отлетом в Хэнфорд, Мэтью, стоя над плитой, усмехнулся:
– Мистер Нахум сказал, что Марта в закрытой школе училась. Придется ее наставлять…, – он окинул взглядом просторную кухню,– конечно, в здании есть уборщики, но моя жена должна обо мне заботиться. Наверняка, у нее были уроки домоводства…, – Мэтью, на досуге, даже составил список обязанностей супруги. Каждый день он ожидал хорошего обеда со столовым серебром и фарфором, с двумя переменами блюд. Мать Мэтью настаивала, чтобы мальчик переодевался к вечеру, даже если дома они были одни.
– Мама и сама переодевалась…, – Мэтью, задумчиво, покусал карандаш. Жена должна была готовить горячий завтрак, следить за порядком в доме, и, разумеется, воспитывать детей. Мэтью хотел, после свадьбы, переехать в предместье. У него были деньги на хороший дом, но майор Горовиц не хотел выделяться. Марте Горовиц предстояло обжить скромное, в три спальни, жилище.
Со своей стороны, Мэтью обещал содержать жену, вывозить ее в свет, дарить драгоценности, на день рождения и годовщину свадьбы, и вообще, весело подумал Мэтью, захлопнув блокнот, выполнять обязанности еврейского мужа, перечислявшиеся в ктубе.
С раввином о будущей свадьбе он пока не говорил, не желая забегать вперед. Мэтью сначала хотел увидеть невесту, хотя майор доверял выбору мистера Нахума, и знал, что уродину ему не подсунут:
– Он даже нашел еврейку, – подумал майор, – действительно, он мне как отец…, – после завтрака Мэтью, неспешным шагом, отправлялся в синагогу, по еще пустым улицам. В молитвенном зале он сидел на месте Горовицей, в талите отца. Знакомые по общине обычно приглашали Мэтью на субботний обед. Он все еще делал вид, что испытывает денежные затруднения, но всегда приносил хозяйке дома дешевый букет.
В синагоге знали, что майор небогат. На Шабат Мэтью одевался скромно и никого не звал домой. Он знал, что кузен Меир не собирается болтать о том, где он живет. С подобной славой, Мэтью удачно избегал приглашений в семьи с незамужними девушками. Его звали в дома с детьми. Малыши любили майора Горовица. Мэтью рассказывал мальчикам об армии, и никогда не появлялся без маленького подарка.
Отец говорил Мэтью о знаменитом Волке. Авраам Горовиц видел его, подростком:
– Он часто нас навещал, милый…, – полковник наклонился, поцеловав светловолосую голову сына, – он дружил с бабушкой Аталией. Они до гражданской войны познакомились. Волк на стороне северян сражался, а бабушка Аталия выполняла их задания, в Вашингтоне…, – прадед Мэтью участвовал в убийстве Линкольна. Отец пожимал плечами:
