Кэтрин поймала себя на мысли, что ее сыну всегда угрожала ранняя смерть. Однажды его спасли, но она боялась, что на сей раз удача отвернется. Когда она смотрела на него, беспомощного, похожего на семимесячного ребенка, чьи органы не могут действовать самостоятельно, ей казалось, что она сама сейчас подобна новорожденной. Ее тело и сознание – как сырой материал. Странно, но от этого ей становилось легче: приятно было осознавать, что внешний мир касался ее в последнюю очередь. Она могла взглянуть на сына и увидеть его теми же глазами, что и тогда, когда он только явился на свет, в течение тех нескольких лет, пока его существование не стало связанным со всей той мерзостью и грязью, которую она сама на него обрушила. Да, она должна была принять на себя долю вины за то положение, в котором они сейчас оказались. От этого не уйдешь, это следует обдумать. А когда (если это «когда» вообще наступит) Николас достаточно окрепнет для того, чтобы выдержать такой удар, она расскажет ему все то, что должна была рассказать много лет назад. Она прикоснулась к его щеке, встала на колени, поцеловала в лоб и положила голову на край кровати.
Кэтрин сказала матери, что Николас в больнице, и та поначалу заволновалась, но почти сразу свыклась с новостью, затолкала ее в дальний угол сознания и заверила Кэтрин, что в наше время от кори почти не умирают. Даже лучше, что он не переболел ею в детстве. Кэтрин почти завидовала тому, как устроено сейчас сознание матери. Да, оно тускнело, но вместе с этим приходила способность увидеть во всем, даже самом дурном, положительную сторону. Кажется, мать вполне была довольна жизнью: она созидала, по крайней мере пока, свой собственный – и куда более привлекательный, нежели наш, – мир.
– Отчего бы вам не выпить чаю или съесть чего-нибудь? А я пока побуду с ним немного. – Сиделка положила ей руку на плечо. Ее участие тронуло Кэтрин, у нее даже слезы на глаза навернулись. Она была признательна этой женщине, но оставить Николаса не могла.
– Да нет, не беспокойтесь, мне ничего не нужно.
– Ступайте, ступайте. А я посижу здесь. На вас лица нет. Надо чего-нибудь поесть. Да и глоток свежего воздуха не помешает.
– Ну что ж. – Она поднялась на ноги. Рядом стоял стул, но она не могла им воспользоваться, потому что, сидя на нем, оказывалась дальше от сына. А ей нужно быть как можно ближе.
Кэтрин вышла из отделения интенсивной терапии, минуя кафе, где сейчас было почти темно, книжный магазин и газетный киоск, направилась к выходу. По дороге остановилась у автомата, взяла чашку кофе и небольшую плитку шоколада и вышла на улицу.
Четыре утра, но у дверей стояли несколько человек, курили. Один – пациент, двое, вроде нее, посетители. Она присела на скамейку, чувствуя, как холод проникал через плотные джинсы. Вот здесь, всего в грязи, прямо на ступеньках больницы и бросили Ника. Кто это сделал, так и не выяснилось – какие-то люди, решившие, что хватит уж и того, что его дотащили до больницы.
На шоколад она даже смотреть не могла, поэтому засунула плитку в карман и извлекла сигарету. Пока пила кофе, выкурила одну. На это ушло всего несколько минут. Она посмотрела на экран мобильника. Сообщение от Ким. Оно поместилось между другими – от приятелей и приятельниц, поспешивших выразить сочувствие, когда стало известно, что Ник в больнице. Кэтрин позвонила на работу, все объяснила и сказала, что берет продолжительный отпуск за свой счет. Набрала также номер одной знакомой, попросила, чтобы та сообщила, кому сочтет нужным, о случившемся, но сказала, что видеть никого не хочет. Вот и присылают ей время от времени соболезнующие послания, заверяя, что сочувствуют, и если она захочет пообщаться, то пожалуйста, в любое время. Но никакого желания говорить у нее нет. Пусть все держатся на расстоянии. Она прочитала сообщение Ким: «От души сочувствую. Дай знать, что могу сделать. Все передают привет. К.». Кэтрин затушила сигарету и отпила кофе. Он пах пластмассой и не приносил ни успокоения, ни бодрости. Иное дело – эсэмэска от Ким. В ней нет ни тени упрека. Она прочитала книгу, но больше это не имело значения. Что случилось, то случилось и осталось позади. Если Ник справится, а она на это надеется, никаких тайн больше не будет. Он узнает все. А Роберт? О нем она сейчас думать не хотела.
Кэтрин встала, бросила окурок в мусорный бак и возвратилась в больничный мир. Тихо жужжали люминесцентные лампы и обогреватели, мерцали мониторы – оборудование, обеспечивающее жизнь больницы и ее пациентов, в действии. По пути в отделение интенсивной терапии она изучала узор на блестящем линолеуме, покрывающем пол. Даже черные царапины тщательно затерты, и ей представился некто, управляющий еще одним аппаратом, бороздящим здешние коридоры: взад-вперед, взад-вперед. Ей казалось, что нечто подобное она уже видела, только не могла припомнить, в действительности или по телевизору.
Она нажала на кнопку звонка, из палаты выглянула сиделка и, увидев ее, пригласила войти.
– Пришел ваш отец, – прошептала она и улыбнулась. Кэтрин непонимающе посмотрела на нее своими покрасневшими от усталости глазами, потом перевела взгляд на жилистую фигуру, склонившуюся над кроватью Ника. Ее отец умер десять лет назад. Она не вскрикнула – она зарычала, бросилась к нему, оттащила от кровати, вонзила ногти в его костлявое плечо. Он такой легкий. Она развернула его к себе лицом и изо всех толкнула. Задевая за стул, он упал там же, где стоял, и посмотрел на нее снизу вверх. Но в этот момент кто-то сзади схватил Кэтрин за руки. Это сиделка. Если раньше она сочувствовала Кэтрин, то сейчас сочувствовала лежащему на полу старику. Она склонилась над ним, сказала что-то, кажется, спросила, может ли он подняться. Она помогла ему встать, а Кэтрин, которую удержала другая сиделка, молча наблюдала за происходящим. Неправильно все это. Она попыталась вырваться.
– Нечего ему здесь делать. Пускай убирается! – закричала она. – Никакой он мне не отец. Вы не должны были пускать его сюда. Выбросьте его отсюда. Немедленно! – Истерические выкрики Кэтрин заставили сиделку еще крепче стиснуть ей запястья.
– Если вы не успокоитесь, я вызову охрану.
– Не надо, все в порядке. Я ухожу. Извините меня… – Старик дрожал всем телом, голос у него прерывался. – Мне просто хотелось посмотреть на Ника, как он тут. Извините. – Он держал себя в руках. В отличие от Кэтрин. На голове у него остался небольшой шрам, но шума он поднимать явно не собирался. Она смотрела, как его вели к двери, – одному, без посторонней помощи этому слабому, да еще и травмированному человеку не справиться. Кэтрин слышала, как он продолжал разыгрывать свою роль, приносил все новые и новые извинения. Он хотел только одного – увидеть Николаса. Дверь с негромким шипением закрылась за ним. Кэтрин слышала собственный извиняющийся голос, опустилась на колени и положила голову на кровать Ника.
Теперь уже за ней присматривали. В палате осталась вторая сиделка. Кэтрин больше не доверяли. Она плакала и пыталась объясниться сквозь слезы:
– Нельзя было пускать его сюда. Нельзя… он хочет зла моему сыну…
– Вы мешаете другим посетителям. Мы можем поговорить об этом в другом месте. Сейчас я приглашу кого-нибудь, кто с вами поговорит…
Кэтрин покачала головой:
– Нет, нет, не надо. – Она не хотела никуда уходить отсюда. Она не могла оставить Ника одного. Это небезопасно. – Извините. Извините, но с ним должны быть только Роберт или я. Всем остальным здесь делать нечего. – Сиделка удалилась.
Роберт появился раньше обычного, и Кэтрин с облегчением бросилась к нему.
– Он был здесь. Отец. Ему нужен был Николас. Он хотел сделать ему больно.
Роберт оттолкнул ее.
– Мне звонили из больницы. Я знаю, что здесь произошло. Это я ему сказал, что он может прийти сюда. Я его пригласил. У него есть полное право повидаться с Ником…
– Ты – его пригласил? Ты что, с ума сошел?
– Отнюдь.
– Но тогда что все это значит?
Он посмотрел на нее так, словно не понимал, как она могла задать такой вопрос.
– Он знает, что это такое – потерять сына.
– Ты виделся с ним? – Она почти кричала, а он оставался спокоен.
– Пока нет. Но если бы знал, что его сын сделал для нашего, постарался бы связаться с ним и его женой уже много лет назад. Я бы поблагодарил их. Сейчас уж матери Джонатана спасибо не скажешь, но хотя бы его отцу я поклониться могу.
Впервые она услышала, как он назвал Джонатана по имени.
– Роберт, как ты мог? Как ты мог позвать его сюда? – Не обращая на нее внимания, он пошел к кровати Николаса. Она последовала за ним, возмущенно шипя ему прямо в ухо: – Как ты думаешь, почему он пришел в такой час? Четыре утра. Неужели непонятно, что он рассчитывал на то, что никого в это время поблизости не будет? – Он повернулся на ходу, вцепился ей в плечо. – Я видела, как он наклонился над кроватью. Он… – Кэтрин пыталась освободиться.
