или оружие, но спустя считанные недели все это рассыпалось в прах.
Цивилизация без металла. Культура без металла. Немыслимо. Отбери у человека металл — и он не сможет оторваться от Земли, он вернется в пещеры. У него ничего не останется, кроме его собственных рук…
В павильон тихо вошел Уолдрон.
— Радио не работает. И роботы мрут как мухи. Они валяются бесполезными кучами металла уже по всей базе.
— Сначала портятся точные приборы,— кивнул Деккер,— Часы, радиоаппаратура, роботы. Потом сломаются генераторы, и мы останемся без света и электроэнергии. Потом наши машины, оружие легионеров. Потом все остальное.
— Нас предупреждали,— сказал Уолдрон.
— А мы не поняли. Мы думали, что нам угрожают. Нам казалось, мы слишком сильны, чтобы бояться угроз… А нас просто предупреждали…
Все замолчали.
— Из-за чего это произошло? — спросил наконец Деккер.
— Точно никто не знает,— тихо ответил Уолдрон,— По крайней мере пока. Позже мы, очевидно, узнаем, но нам это уже не поможет… Какой-то микроорганизм пожирает железо, которое подвергали термообработке или сплавляли с другими металлами. Окисленное железо в руде он не берет. Иначе залежи, которые мы обнаружили, исчезли бы давным-давно.
— Если это так,— откликнулся Деккер,— то мы привезли сюда первый чистый металл за долгие-долгие годы. Как этот микроб выжил?
— Не знаю. А может, я ошибаюсь и это вовсе не микроб. Что-нибудь другое. Воздух, например.
— Мы проверяли атмосферу…— Деккер тут же понял, как глупо это прозвучало. Да, атмосферу анализировали, но как они могли обнаружить что-то такое, чего никогда раньше не встречали? Опыт человеческий ограничен. Человек бережет себя от опасностей известных или представимых, но нельзя предсказать непредсказуемое.
Деккер поднялся и увидел, что Джексон все еще стоит около неподвижного робота.
— Вот и ответ на твой вопрос,— сказал он.— Помнишь первый день на этой планете? Наш разговор?
— Я помню, сэр,— кивнул Джексон.
Деккер вдруг осознал, как тихо стало на базе.
Лишь налетевший ветер тормошил брезентовые стены павильона.
И только сейчас Деккер впервые почувствовал запах ветра этого чужого мира.
УЧТИВОСТЬ
Смотри не смотри, с первого же взгляда на этикетку ясно: вакцина непригодна.
Доктор Джеймс X. Морган снял очки и тщательно их протер, ощутив, как сердце стискивает леденящий ужас. Надев очки, он толстым приплюснутым пальцем поправил их на переносице и еще раз изучил этикетку. Так и есть, не померещилось: срок годности истек добрых десять лет назад.
Доктор медленно повернулся, грузно доковылял до выхода из палатки и замер на фоне светлого треугольника входа, крепко ухватившись пухлыми руками за парусину полога.
Перед доктором, простираясь до блеклого горизонта, раскинулись поросшие лишайниками серые пустоши. Заходящее солнце мутно-алым пятном маячило на западном небосклоне, но доктор знал, что за его спиной, стремительно поглощая пространство, раскидывают над землей свое покрывало лиловые сумерки.
С востока порывами налетал напоенный дыханием ночи холодный ветер, дергавший и трепавший парусину палатки, будто силясь вырвать ее из хватки доктора.
— М-да,— проронил доктор Морган,— веселые равнины Ландро.
«Тут чувствуешь себя ужасно одиноким,— подумал он.— Одиноким не оттого, что вокруг так голо, и не оттого, что этот пейзаж совершенно чужд человеческому глазу, а оттого, что в нем ощущается какая-то первозданная заброшенность, от которой веет пустотой, способной довести оставленного с ней наедине человека до безумия. Этот мир — будто огромное кладбище, пустынное пристанище мертвых; но все же для полноты сходства с кладбищем ему недостает ощущения кроткого смирения перед неотвратимостью смерти. Ибо кладбищенская земля свято хранит в своих объятиях останки живших некогда людей, а этот край — сама пустота, напрочь лишенная памяти о прошлом.
Но такой ей оставаться недолго,— сказал себе доктор Морган,— Теперь уж недолго».
Он постоял, глядя на каменистый склон, полого вздымающийся над лагерем, и решил, что это место вполне подойдет для кладбища.
Беда в том, что, куда ни пойди, все здешние места чересчур схожи, нипочем не отличишь одно от другого. Ни деревьев, ни кустов — лишь кое-где голая земля пестрит рваными заплатами щетинистой поросли, будто прикрывающее плечи бездомного нищего лоскутное одеяло.
Бенни Фолкнер, шагавший по тропе, достиг вершины холма и остановился, окостенев от нахлынувшего страха — страха перед надвигающейся ночью и сопутствующим ей пронзительным холодом, страха перед безмолвными холмами и заполненными тьмой низинами, а еще — от глубинного и потому более жуткого страха перед щуплыми малорослыми туземцами. Кто знает, быть может, в этот самый миг они уже подкрадываются по склону холма?..
Подняв руку, Бенни утер взмокший лоб рукавом потрепанной куртки, мимоходом подивившись, что вспотел — было уже довольно зябко, воздух остывал с каждой минутой все сильнее, а через час-другой оставшийся под открытым небом путник рискует закоченеть насмерть.
Горло его стиснуло непроизвольной судорогой страха, зубы заклацали, но Фолкнер подавил всколыхнувшуюся в душе панику и на какое-то мгновение горделиво выпрямился, чтобы убедить себя, что никакой паники-то и не было.
От лагеря он шел на восток — значит, возвращаться надо на запад. Единственная загвоздка в том, что Бенни толком не знал, все ли время придерживался направления на восток: быть может, слегка уклонился к северу или забрел южнее, чем надо. Но, даже уклонившись далеко в сторону и возвращаясь строго на запад, прозевать лагерь Бенни не мог.
«Дым лагерного костра вот-вот покажется,— твердил он себе.— Любой перевал — может, ближайший,— следующий же поворот петляющей тропы непременно выведет меня в лагерь. Надо только подняться повыше; там-то он и будет: раскинется прямо передо мной полукругом белых палаток. Парусина сияет отблесками угасающей зари, а рядом с большой палаткой кухни вьется тоненький дымок, да Буян Брэди снова ревет какую–нибудь непристойную песню».
Но это было добрый час назад, когда солнце высилось над горизонтом на целых две ладони. Теперь, стоя на вершине очередного гребня, Бенни припомнил, что уже тогда немного беспокоился, но настоящей тревоги не испытывал. Тогда ему бы и в голову не пришло, что человек может заблудиться на расстоянии часа неторопливой ходьбы от лагеря.
Теперь же солнце закатилось, сгущались сумерки, под одежду прокрадывался холодок, а посвист ветра среди холмов, казавшийся при ярком свете почти беззвучным, вдруг обрел жутковатую значимость.
«Ладно, еще один подъем,— решил Бенни.— Еще один холм, а если нет, то закругляюсь до утра. Найду какое-нибудь укрытие — пусть хотя бы расщелину, способную защитить от ветра и удержать тепло костра; если, конечно, найду из чего развести костер».
Бенни постоял, прислушиваясь к стонам мятущегося среди холмов ветра, и в этом жалобном завывании ему почудился отзвук какого-то
